Этого я, естественно, не добился. Но, как рабочий материал, годный для последующей работы, да и как память о времени, приятно проведенном с моим другом, этот портрет остался у меня в мастерской.
Через несколько дней я уехал в Дрезден, где мне удалось договориться вылепить портрет известной художницы — в то время председателя Союза художников ГДР — Леа Грундиг. С Леа я был знаком уже много лет: она приезжала с какой-то делегацией в Ленинград. И мы несколько дней провели с ней вместе. Леа Грундиг, яркая смуглая женщина, прекрасно могла бы быть воплощена в живописи. А скульптурный материал — бронза, гранит, мрамор, наконец, дерево — требовали другого объекта для портретирования. Однако не отказываться же от такого лестного предложения?! Вечером, когда мы сидели у Леа дома, она сказала мне:
— В Дрездене живет первый послевоенный обер-бургомистр Дрездена Вальтер Вайдауэр. Он очень много сделал после войны для восстановления города. Поначалу художники и архитекторы много спорили с ним о его методах восстановления. Он требовал уничтожить все завалы, все руины, оставшиеся после варварской бомбардировки Дрездена английской авиацией в самом конце войны, когда в этом уже не было никакой необходимости. Коллеги же считали, что такие расчистки недопустимы с точки зрения сохранения памятников архитектуры. Однако последующая работа Вайдауэра по восстановлению города вызвала к нему всеобщее уважение и восхищение.
— Голова у Вайдауэра выразительная, — продолжала Леа. — Я думаю, вам будет интересно с ним работать.
Вайдауэра в эти дни не было в городе. Леа уезжала на несколько дней в Берлин, и я оставался в это время без дела. Это было досадно. Не хотелось попусту терять время. Тогда Леа познакомила меня с сотрудницей Технического университета Дрездена Ирэной Саксен, и та согласилась мне позировать.
Мне отвели маленькую мастерскую в башне Художественного института в Дрездене на берегу Эльбы, на знаменитой Брюллише Террассе. Привезли два ведра глины, и я начал работать. Знакомая Леа оказалась милой одинокой женщиной, не очень красивой, но, главное, с не очень выразительным лицом. Я без большого восторга начал лепить портрет.
— В каждой, даже самой некрасивой и невыразительной, модели, можно найти много интересного, — говорил мне Каплянский. В те годы он был ассистентом у профессора Матвеева.
Я работой увлекся. Кроме того, должен признаться, мне здорово повезло с Ирэной.
Дело в том, что перед поездкой в Дрезден, как я уже рассказывал, я провел несколько дней в Берлине. Днем я лепил портрет Киеса, ходил по прекрасным берлинским музеям, а вечером мы с Киесом великолепно проводили время.
Как раз были рождественские дни. Берлин был нарядно украшен, повсюду стояли елки — не с разноцветными, как у нас, а с золотыми гирляндами лампочек. Толпы непривычно хорошо одетых людей заполняли многочисленные магазины. В ярко сияющих витринах были выставлены разнообразные рождественские сувениры и подарки. Да еще выпал снег. Снег долго не таял, что бывает в Берлине редко, и снегоуборочные машины, а их было в Берлине в то время только две, не справлялись с уборкой улиц. Это затрудняло уличное движение. Машины с ярко включенными фарами медленно ползли по улицам, что создавало дополнительную радостную праздничную суматоху.
Мы с Киесом ходили в гости к его друзьям, заходили в кафе и бары, в которых всегда было полно народу. Все что-то пили и ели, громко смеялись. Нас захватило всеобщее веселье. А для меня, впервые попавшего на Рождество за границу, такая жизнь была удивительным и приятным приключением. За день до моего отъезда в Дрезден Киес сказал:
— А теперь пойдем по магазинам покупать подарки Виктории и Саше: ты обязательно должен привести берлинские рождественские сувениры жене и сыну.
По дороге к центральным улицам Восточного Берлина, где сконцентрированы многочисленные магазины, мы зашли на минутку в любимый бар Киеса в гостинице «Беролина». «Минута» затянулась на пару часов. Сидя на высоких табуретах у стойки бара, мы пили сначала незнакомый мне мартини, потом уже испробованный в Лондоне джин с тоником, потом еще что-то вкусное и совсем уже незнакомое. После этого в приподнятом настроении мы пошли по магазинам и накупили кучу всякой ерунды.
Утром следующего дня я уже сидел на втором этаже непривычного двухэтажного вагона в поезде, который курсировал между Берлином и Дрезденом.
«Интересно, — подумал я, — сколько же у меня осталось денег на последующие две недели проживания в Дрездене и еще одну неделю в Берлине?» Я открыл бумажник и после несложных подсчетов с ужасом понял, что даже при очень большой экономии я могу рассчитывать только на две булочки и одну бутылку минеральной воды в день. К сожалению, очень небольшие деньги, которые мне выдали в качестве командировочных в Союзе художников, мы лихо прогуляли с Киесом, да еще и потратили на сувениры.
В Дрездене, кроме Леа Грундиг, у меня никого знакомых не было, и рассчитывать на чудо я не мог. На второй день пребывания в Дрездене в результате такой диеты я начал испытывать мучительное чувство голода. И вот тут, на мое счастье, появилась Ирэна Саксен и начала мне позировать. То ли она заметила голодный блеск в моих глазах, то ли так было принято в Германии, но после работы она пригласила меня на чашечку кофе с пирожным. Мне было очень стыдно, но я съел два. На следующий день повторилось то же самое.
Вообще-то я работаю очень быстро.
Как-то много лет спустя, уже в Дюссельдорфе, меня попросили рассказать о моих работах и, если возможно, продемонстрировать, как я леплю портреты. В большом помещении собралось человек сорок-пятьдесят — художники, галеристы, мои знакомые эмигранты из России. Сначала я рассказывал о своих работах, показал фотографии, а потом на глазах у публики соорудил каркас для портрета и попросил моего знакомого художника Хагена Хильдехофа попозировать мне.
Хильдехоф — известный немецкий художник, работы которого представлены во многих музеях Германии. Он склеивает из картона коробочки разных размеров, потом составляет их вместе в разных комбинациях, примерно так, как это делают дети с кубиками. Эти произведения приобрели многочисленные музеи Германии, и я сам видел их в различных коллекциях.
Немецкие скульпторы выставляют на выставках и в музеях самые немыслимые вещи: грязные бумажные тарелочки, кучи мусора, ломаные старые вещи и многое другое, но картонные кубики выставляет только Хаген Хильдехоф.