– Лешего что ли узрел?

– Что-то вроде того. Лезет в голову всякая чертовщина. Никак не могу от нее избавиться!

Поправив сползающий рюкзак с потяжелевшей медвежьей шкурой, потопал дальше. Возникло ощущение, что затылок буравит чей-то тяжелый и настороженный взгляд. Не выдержав, я вновь обернулся, но увидел только темные высокие ели, плотно разросшиеся вдоль тропы.

Вновь ударила молния, на тысячи миль осветив пространство. За ней тотчас ударила другая, столь же яркая. Теперь грозовые облака были как раз над нами, и молнии немилосердно вспарывали нависшие тучи, выпуская наружу содержимое. Дождь бил в лицо, нещадно хлестал по спинам.

Впереди, будто бы не замечая тяжелых потоков воды, хлынувших с неба, шествовал Степан Денисович. Порой его ноги застревали в черной и вязкой глине, напоминающей трясину, и он, ненадолго прерывая размеренный шаг, справляясь, топал дальше.

Еще один разряд, столь же внезапный и красочный, от немилосердного потрясения содрогнулась земля, и я невольно ощутил ударную волну, прошедшую по всему телу.

Где-то между деревьями, на расстоянии метров тридцати, подсвеченная молнией, показалась медвежья туша, размеренно топавшая параллельным курсом. Сорвав с плеча винтовку, я пальнул выше головы медведя, осознавая, что попасть в него в такой темени весьма проблематично. Следующий разряд молнии, ударивший практически над самой головой, вновь осветил узкую луговину, где какое-то мгновение назад я заприметил животное. Вот только в этот раз его уже не было. Оставались лишь только колыхающиеся кусты, которые беспощадно, будто бы за какую-то провинность, хлестали упругие струи дождя.

– Ты чего патроны не бережешь? – перекрывая раскаты грома, крикнул Степан Денисович.

– Там медведь был… Ты можешь сказать, что я мнительный, но мне кажется, что он шел за нами. Вот я и пальнул в его сторону, чтобы хотя бы отпугнуть.

Выждав секунду, Степан Денисович проговорил.

– Тут в такой темени все что угодно может показаться… Хотя, как знать… Не самое подходящее время, чтобы по тайге шастать, когда людоед рядом. А почему ты про другие следы умолчал?

– Какие? – слепил я непонимающее лицо.

– А те самые, что были рядом со следами матухи.

– Даже не знаю… Этих следов не должно быть.

– Почему?

– Мне показалось, что это следы моего питомца. Он у меня в вольере жил.

– Питомца говоришь… Хорош питомец! – прокричал Степан Денисович, перекрывая раскаты грома. – Не веришь, что людоедом стал? Отогнал матуху с выводком, а сам человека принялся жрать! Посмотреть бы мне на него!

– Я мог обознаться. Следы почти затерты.

– Все может быть… Но у меня такое чувство, что мы с ним еще встретимся. Давайте спустимся в распадок, отсидимся немного, а потом дальше потопаем. В полукилометре отсюда не такой дремучий лес, как здесь… Поприятнее, что ли.

Углубившись в узкую падь, такую же дремучую, как палеозойская растительность, разросшаяся под ногами, и подставив накатившему шквалу спины, терпеливо стали пережидать дождь. А он все бесновался, все свирепствовал, как это нередко случается в предосеннюю пору, которая в сибирское лето наступает очень рано. От размякшей земли, будто бы от глубокого погреба, тянуло мерзлотой, пронизывало до самых костей. Ветер то стихал, разгоняя собравшиеся в хоровод тучи, а то вдруг, разобидевшись на что-то, усиливался, подвывал и свистел, кружил сорванными листьями и швырял их по сторонам целыми охапками. В опасной близи в землю воткнулась поломанная молния, и огромная сосна, будто бы перепугавшись, треснула, подломилась, и, выстреливая разорванным лубом, словно порванными струнами, с затяжным скрипом принялась медленно валиться на землю, круша при своем падении низкорослые сосенки и ветви близстоящих деревьев. А потом, не достигнув земли, уже подхваченная толстыми сучьями соседних сосен, будто бы дружескими руками сотоварищей, остановила свое падение.