Следом прозвучало еще два выстрела. Одного медвежонка пуля отыскала среди высокой травы, а другого, самого сметливого, под пластами перевернутого чернозема.

Охотники вышли все разом. Степан Денисович что-то ободряющее сказал Филимону, и тот, виновато улыбнувшись, ожил:

– Что-то у меня ружье забарахлило…

– Бывает, – понимающе и где-то даже сочувственно ответил старый медвежатник. – Важно, чтобы этого в следующий раз не произошло, так и до беды недалеко. Медведь порвет одной лапой!

Более к этому разговору не возвращались, давая Филе понемногу прийти в себя. Ощущал он себя неловко, держался особняком. Все его прежние заслуги как-то вдруг подзабылись, и был только недавний серьезный промах. Пройдет еще немало времени, пока он не почувствует себя прежним.

Осмотрели матуху. Ей достались три пули: две в голову и одна в сердце. После таких смертельных ранений не выживают даже медведи. Хотя существовал риск, что она могла допрыгнуть до Филимона и смертельно его ранить. Сложно даже представить, что творилось в его душе, когда на него мчался огромный зверь, имевший в своем послужном списке как минимум две загубленные человеческие жизни.

Медведицу перевернули, тщательно осмотрели. Ей было не менее семи-восьми лет. На теле отыскались еще три старых пулевых ранения: одно под лопаткой, пуля застряла между ребрами; второе царапнуло по спине, оставив грубый шрам; третья пуля прошла навылет через мягкие ткани правой лапы. Так что с человеком встречаться ей уже приходилось. Уж не этот ли печальный опыт толкнул ее на людоедство?

Без долгих разговоров содрали с медведей шкуру (не пропадать же добру!) и вырезали желудки. Даже при беглом осмотре их содержимого было очевидно, что они наполнены человеческой плотью: вместе с обычной пищей, которая нередко встречается в рационе медведя – непереваренные зерна овса, куски шерсти, хитин насекомых, – встречались и фрагменты разорванной одежды.

Наскоро перекусив, засобирались в обратную дорогу.

С севера потянул ветер: неприятный, промозглый. Обычно после такого дуновения следует слякотный дождь. Так оно и произошло. На горизонте показалось облако, расплывавшееся по небу клочковатой темнотой. С каждой минутой все более мрачнело, наливаясь тяжелой чернотой, от которой в прижатую теменью землю дохнуло густой плотной сыростью. А вскоре на ощетинившиеся ветки елей легло плотное полупрозрачное марево. Это надолго – затянуло от края и до края. На лицо легла неприятная сырость, заползла за воротник и там осталась, остужая все тело. По коже пробежал неприятный озноб, от которого не отряхнуться. Случившееся придется воспринимать как данность. А может, это ненастье наслал на охотников лесной бог, осерчавший за гибель медведей? Поди разберись, в чем тут суть! А ведь какой-то час назад небо было совершенно безмятежным и в воздухе не было даже малейшего ветерка, ничто не указывало на скорое и унылое ненастье.

– Останавливаться не стоит, – выказал общее настроение Степан Денисович. – В обратную дорогу нужно идти через Ядвигский холм. Не знаю, что там внутри этого холма, но дождя там практически не бывает. Просто какая-то аномалия! Всюду хлещет, а там, бывает, и капли не упадет! Вот только успеем ли? Думаю, дождь сейчас зарядит.

– Это верно, – согласился охотник Алексей, мужик лет пятидесяти. – Руда там какая-то в нем запрятана. Это надо у геологов спросить. Все время там что-то рыщут.

– Мне так думается, что не руда, а какая-то дурная сила.

– Все так, – согласился Федорыч. Передернув озябшими плечами, бодро заметил: – Похолодало… В дороге согреемся!

Распихав шкуры по рюкзакам, закинули поклажу за плечи и двинулись навстречу сгустившемуся мареву, через которое, словно в плотный туман, просматривались контуры далеко стоявших холмов, отчего они выглядели нарисованными, почти нереальными.

Растянувшись в длинную цепочку, потопали через чернеющий лес, казавшийся в эти минуты особенно враждебным, прямиком к Ядвигскому холму. Тучи, разделившись на две части, стали обходить останцы с двух сторон, как если бы надумали взять охотников в полон. Покружили над головами, попугали отблесками молний, густо роившихся в их черных, разбухших от воды брюшинах, а потом, видно раздумав, соединились в темную непрозрачную пелену и тяжело поплыли себе далее, обдирая тяжелую вязкую утробу об острые, будто бы колья, вершины елей.

Неожиданно ослепительный блеск ударил по глазам, на мгновение отвоевав у дремучей темноты небольшую полянку с розовыми крохотными цветочками, дивным оазисом представшую в дремучем лесу. Я отчетливо увидел на поляне с цветами отпечатки двух пар медвежьих лап, тех самых, что мы видели подле места убийства отца и сына. Кому принадлежали эти следы, я уже знал, вот только в силу какой-то своей предубежденности озвучивать не пожелал.

Следовало еще раз проверить.

– Ты чего застыл? – удивленно спросил Степан Денисович.

– Да так… померещилось.