Что касается ям в палисаднике, Джулия мирилась с ними; в конце концов, за всем этим стояла не только эксцентричность ее мужа. Она уважала его богатую и скрытую внутреннюю жизнь, что для нее было гораздо ценнее загадочной внешности; она знала, что Фаррух был интровертом. Он всегда был мечтателем; теперь, когда он не писал, он, казалось, мечтал еще больше.

Однажды Фаррух сказал Джулии, что ему интересно, не аватара ли он. В индуистской мифологии аватара является божеством, которое спускается на землю в какой-то определенной форме или как инкарнация, то есть воплощаясь в человека. Неужели доктор Дарувалла считал себя проявлением божества?

– Какого божества? – спросила его Джулия.

– Не знаю, – скромно сказал Фаррух.

Конечно, он не был богом Кришной, «темным» – одной из аватар Вишну. Так кого же он представлял себе, чьим он был проявлением? Нет, от бога в нем было не больше, чем от писателя. Он, как и большинство мужчин, был в основном мечтателем.

Лучше всего представить его в снежный вечер, когда в Торонто рано наступает темнота. Снег всегда вызывал у него меланхолию, потому что, когда умерла его мать, всю ночь шел снег. По утрам Фаррух заглядывал в гостевую спальню, хранившую память о Мехер; что-то из ее одежды оставалось в комоде – как и ее духи, пахнущие иной страной, как и запах тех блюд, что она готовила, оставшийся в складках ее сари. Но представьте доктора Даруваллу на освещенной вечерними огнями улице стоящим прямо у фонарного столба под падающими снежными хлопьями. Представьте его на северо-восточном углу Лонсдейл и Рассел-Хилл-роуд; на этом хорошо знакомом перекрестке на Форест-Хилле Фаррух чувствовал себя спокойно и уютно не только потому, что он жил всего в квартале отсюда, но и потому, что с этого перекрестка был виден маршрут, которым он много-много дней провожал своих детей в школу. В противоположном направлении на холме находилась церковь Грейс, где он проводил в тишине и покое по нескольку часов, размышляя о своей прежней вере. На этом углу доктор Дарувалла мог также увидеть часовню и Епископскую школу Страчана, где дочери доктора умело демонстрировали свой интеллект; и Фаррух был недалеко от Верхнего Канадского колледжа, куда могли бы ходить его сыновья – если бы у него были сыновья. Впрочем, еще раз подумал доктор, у него было их двое – Джон Д. и бывший Инспектор Дхар.

Фаррух подставил лицо падающим снежным хлопьям; он почувствовал, как от снега стали мокрыми ресницы. Хотя Рождество давно миновало, доктору Дарувалле было приятно отмечать, что некоторые соседские дома по-прежнему в рождественском наряде, отчего они выглядели радостно и необычно. Снег, падавший в свете уличных фонарей, вызывал у доктора некое чисто-белое чувство одиночества – Фаррух почти забыл, почему он стоит на этом углу в зимний вечер. Но он ждал свою жену; бывшая Джулия Зилк должна была заехать за ним. Джулия возвращалась на машине после одного женского собрания – она позвонила и сказала Фарруху, чтобы он подождал ее на углу. Они собирались поужинать в новом ресторане недалеко от Харборфронта[122]; Фаррух и Джулия были верными посетителями авторских чтений в Харборфронте.

Что касается ресторана, доктор Дарувалла считал его самым обыкновенным; кроме того, они ели слишком рано для доктора. Что касается авторских чтений, Фаррух терпеть их не мог; мало кто из писателей умел читать вслух. Когда вы сами читали книгу для себя, вы могли, ни на кого не оглядываясь, закрыть ее и заняться чем-то другим или посмотреть видео, к которому экс-сценарист все более привязывался. От выпитого пива – а за ужином он часто пил вино – его клонило в сон вместо чтения. Он боялся, что начнет храпеть в аудитории в Харборфронте и подведет Джулию; она любила чтения, которые доктор все чаще рассматривал как соревнования на выносливость. Зачастую на эти вечерние читки собиралось слишком много писателей, как будто чтобы публично продемонстрировать, какие достойные субсидии вкладывает Канада в поддержку литературы и искусства; как правило, имел место и перерыв, который был основной причиной ненависти доктора Даруваллы к театру. Во время антракта в Харборфронте их окружали хорошо начитанные друзья Джулии – они были литературно более подкованы, чем Фаррух, и знали это.

Джулия предупредила его, что именно на этом вечере будет выступать один индийский писатель (или писательница) с чтением своей книги, что всегда представляло проблему для доктора Даруваллы. От доктора явно ждали какого-то особого, осмысленного отношения к автору, как если бы существовала некая общеизвестная данность, относительно которой автор был либо прав, либо ошибался. В случае с индийским писателем даже Джулия и ее друзья-литераторы прислушались бы к мнению Фарруха; поэтому от него будут ждать, чтобы он высказал свое мнение и отстоял бы свои взгляды. Подчас у него не было никаких взглядов, и он скрывался во время антракта; при случае, к своему стыду, отставной сценарист прятался в мужской комнате.

Недавно один довольно известный писатель-парс выступал в Харборфронте; у доктора Даруваллы было такое чувство, что Джулия и ее друзья ожидали, что доктор будет достаточно активен, чтобы поговорить с автором, поскольку Фаррух прочел справедливо хвалимый роман и восхищался им. История касалась небольшого, но крепкого сообщества парсов в Бомбее: достойный человек, примерный семьянин проходит через серьезные испытания – ложь и политическую коррупцию тех лет, когда Индия и Пакистан были в состоянии войны.

Как Джулия и ее друзья могли предположить, что Фаррух заговорит с этим автором? Что знал доктор Дарувалла о реальном сообществе парсов – будь то в Бомбее или в Торонто? О каком «сообществе» он мог позволить себе рассуждать?

Фаррух мог рассказать лишь сказки клуба «Дакворт» – о леди Дакворт, которая, разоблачаясь, ослепляла всех своими знаменитыми грудями. Чтобы услышать эту историю, не нужно было быть даквортианцем, но какие еще истории знал доктор Дарувалла? Только собственную историю, которая была явно непригодна для первого знакомства. Смена пола и серийное убийство; обращение в веру посредством любовного укуса; потеря детей, которых не спас цирк; отец Фарруха, разорванный бомбой на клочки… а как рассказать о близнецах совершенно незнакомому человеку?

Доктору Дарувалле показалось, что его история выпадает из того, что считается всеобщим, – она была просто странной, а сам доктор был чужаком-одиночкой. С чем бы Фаррух ни соприкасался, куда бы он ни направлялся – все всегда оставалось чуждым ему, оставалось отражением той отстраненности, которую он носил в себе, в глубинах своего сердца. Итак, на Форест-Хилл под снегопадом стоял бомбеец, ожидая, пока его венская жена отвезет его в центр Торонто, где они послушают неизвестного индийского чтеца – возможно, сикха, возможно, индуса, возможно, мусульманина или даже еще одного парса. Вполне вероятно, что выступят и другие чтецы.

На Рассел-Хилл-роуд шел мокрый снег, прилипая к плечам и волосам матери и ее маленького сына. Как и доктор Дарувалла, они стояли под фонарем, ярко освещавшим снег и обострявшим черты их настороженных лиц, – они, казалось, тоже кого-то ждали. Мальчик выглядел гораздо менее нетерпеливым, чем его мать. Ребенок запрокинул голову и высунул язык, чтобы ловить падающие снежные хлопья, – он мечтательно раскачивался, а она продолжала крепко сжимать его руку, как если бы он хотел вырваться. Иногда она дергала его, чтобы он перестал раскачиваться, но от этого было мало толку, и ничто не могло заставить мальчика спрятать язык – он продолжал ловить им снежинки.

Как ортопед, доктор Дарувалла неодобрительно относился к тому, что мать дергает сына за руку, которая была полностью расслаблена, – мальчик был почти в забытьи. Доктор опасался за локоть ребенка или за плечо. Но мать не собиралась причинять вред своему сыну; она была просто нетерпеливой, и ей было тяжело удерживать мальчика, повисшего на ее руке.

В какой-то момент доктор Дарувалла открыто улыбнулся этой мадонне с младенцем – они были хорошо освещены, и доктору следовало бы догадаться, что они так же хорошо видят его, стоящего под другим фонарем. Но Фаррух забыл, что он не в Индии, не подумал, что он, человек другой расы, может быть неправильно понят этой женщиной, которая при свете уличных фонарей и белизне падающего снега смотрела теперь на его чуждое ей лицо как на внезапное появление большой собаки, спущенной с поводка. Почему этот иностранец улыбался ей?

Очевидный страх в глазах женщины оскорбил и устыдил доктора Даруваллу; он тут же скомкал улыбку и отвернулся. Затем доктор осознал, что стоит не там, где следует. Джулия ведь объясняла, чтобы он ждал ее на северо-западном углу Лонсдейл и Рассел-Хилл-роуд, где теперь и стояли мать и сын. Но перейти улицу и встать рядом с ними, скорее всего, означало вызвать панику у женщины – в лучшем случае самые дурные предчувствия. В худшем случае она может закричать и позвать на помощь; на крики сбегутся прохожие – возможно, вызовут полицию!

Поэтому доктор Дарувалла, отвернувшись и чуть ли не крадучись, неловко пересек Рассел-Хилл-роуд, что, несомненно, дало женщине еще больше поводов подозревать его в чем-то скверном. Воровато пересекая улицу, Фаррух производил впечатление человека с преступными намерениями. Он быстро прошел мимо женщины и ребенка – прошмыгнул без приветствия: если бы доктор открыл рот, то наверняка так бы испугал женщину, что она могла бы попасть под машину (хотя улица была пуста). Доктор Дарувалла занял позицию в десяти ярдах от того места, где Джулия велела ему находиться. Там он стоял, словно извращенец, собирающийся с духом, чтобы трусливо напасть на свою жертву; он знал, что свет фонаря едва доходит до обочины, где он остановился.

Мать, теперь испуганная не на шутку, быстро пошла прочь, таща за собой маленького сына. Это была среднего роста, хорошо одетая худенькая женщина лет двадцати с небольшим, но ни ее молодость, ни ее одежда не могли скрыть внутреннюю борьбу с ужасом, который ее охватил. Выражение ее лица ясно говорило доктору Дарувалле, за кого она его принимает. Под его, казалось бы, модным черным пальто из шерсти, с черным бархатным воротником и черными бархатными лацканами, наверняка скрывался голый самец, которому до смерти хотелось показать себя во всей красе. Дрожа от страха, мать повернулась спиной к темной фигуре доктора, заслуживающей всяческого осуждения, но в этот момент ее маленький сын тоже заметил незнакомца. Мальчику было не страшно – ему было просто любопытно. Он все пытался выдернуть свою руку, которую не отпускала его растерянная мать. Высунув маленький язык под падающие снежные хлопья, ребенок теперь не сводил глаз с необычного иностранца.

Доктор Дарувалла тоже попытался сосредоточиться на снеге. Он невольно высунул язык, словно рефлекторно подражая маленькому мальчику, – уже много лет ему не приходило в голову высовывать язык. Но теперь молодая мать могла окончательно убедиться в том, что этот иностранец явно ненормален, – рот раскрыт, язык наружу, глаза моргают, когда снежинки падают ему на ресницы.