Прежде всего, батюшка собрался неожиданно, торопливо, да и прощание его было какое-то загадочное. Отслужив Божественную литургию, он всех причастил Святых Христовых Тайн и благословил каждого образком святителя Николая, говоря: «Благословляю вас нашим хозяином (так называл он святителя, покровителя маросейского храма). Я чувствую себя очень плохо, уезжаю, но скоро вернусь».

Действительно, прошло всего лишь девять дней, как была получена телеграмма, извещавшая о внезапной кончине батюшки. Он умер 9 июня 1923 года.

По всему было видно, что батюшка намеренно уехал умирать в Верею, стремясь, между прочим, закончить там на свободе последнее свое завещание. Все бывшие при нем замечали, как он торопился писать его, отказываясь от обычной в прежнее время прогулки на солнце.

Когда его звали из комнаты на воздух, он говорил: «Нет, я здесь в тени посижу, там у меня мысли рассеиваются, я не успею докончить», — и тут же добавлял: «Я ведь для того и приехал, чтобы заняться этим, в Москве мне бы не дали».

Последние дни батюшка вел себя так, как будто с ним что-то случилось или чего-то он ожидал: говорил тихо, двигался медленно, как бы боясь нарушить внутренний мир свой, и казался каким-то просветленным. Последний вечер был весел и особенно ласков со всеми. Умер отец Алексий внезапно от паралича сердца.

Как громом поразила всех неожиданная смерть дорогого батюшки. Тело почившего было привезено из Вереи в Москву около шести часов вечера накануне погребения; гроб встретили собравшиеся в большом количестве духовенство, родные, сестры и братья маросейской общины, стотысячная толпа народа, которую не могла вместить небольшая церковь святителя Николая.

Чтобы дать возможность помолиться всем, служили две заупокойные всенощные: в храме — Преосвященный Герман, епископ Волоколамский, а во дворе — Тихон, митрополит Уральский. Служба окончилась около двенадцати часов ночи. Все остальное время между богослужениями пели панихиды и происходило прощание с почившим. Утром в десять часов началась литургия, которую совершал епископ Феодор, настоятель Данилова монастыря, в сослужении тридцати священников и шести диаконов, а на отпевание, закончившееся в четыре часа, вышло около восьмидесяти человек духовенства. Тут же было прочитано посмертное завещание отца Алексия духовным чадам и сказано несколько надгробных речей. В пять часов, при исполнении пасхальных песнопений, похоронная процессия двинулась на Лазарево кладбище, куда прибыл Патриарх Тихон, за несколько часов до погребения отца Алексия освобожденный из заключения…

Со всей Москвы собрался народ на это великое духовное торжество. С одной стороны, была большая скорбь от потери незаменимого пастыря, а с другой — охватившая всех радость по случаю неожиданного освобождения Святейшего.

Прежде чем воскреснуть, нужно умереть, и отец Алексий как бы для того умер, чтобы Церкви дарована была радость. Он даже говорил некоторым: «Когда я умру, всем будет радость».

Едва только внесли гроб в церковные ворота, тысячная толпа забросала Святейшего и почившего живыми цветами. Пчела инстинктивно летит туда, где есть мед, и истинно православные люди своим духовным чутьем узнают, где имеет быть проявление милости и благодати Божией, как то случилось и при погребении батюшки на Лазаревом кладбище.

Святейший отслужил по усопшему литию, а когда опустили гроб в могилу, он первый посыпал в нее землю. Затем Первосвятитель Русской Церкви начал благословлять народ, что продолжалось несколько часов. За это время успели оправить могильный холм, водрузить крест, расположить в порядке все венки и пропеть полную панихиду, которую совершил сын покойного, отец Сергий.

День совсем склонялся к вечеру; было девять часов, когда все разошлись по домам, оставив дорогого батюшку на новом месте его жительства — уже не с живыми, а среди умерших…

Для большей полноты нашего очерка приведем о покойном отце Алексии Мечеве несколько отзывов его почитателей.

«Слишком сильно запечатлелся в нашей памяти — говорит один из них, — образ отца Алексия. Нельзя забыть ни его светящихся приветливых, небольших, но глядевших проникновенно голубых глаз, ни его чисто русского, родного, благостно улыбавшегося лица, на котором было написано столько доброты и душевной тепло ты, что, казалось, их с избытком хватило бы на всех, кто имел счастье видеться и встречаться с ним. Нам слышится несильный, но чистый голос отца Алексия, звучавший какой-то особой привлекательной нежностью. Уже при первой встрече с этим приветливым пастырем у каждого являлась уверенность в том, что к нему можно безбоязненно подойти с каким угодно горем, с какой угодно нравственной тяжестью, что этот человек не только не оттолкнет своим бесчувствием, но даст тебе все, в чем нуждаешься. Подобное как раз было испытано мною».

«После большого семейного горя — потери близкого — я поспешила на Маросейку. Своим чутким сердцем отец Алексий понял всю глубину моей скорби и утешил без всяких слов, одним лишь благостным видом. По окончании панихиды у меня в порыве благодарно стиневольно вырвалось: «Добрый батюшка!» Да, это название вполне характеризовало отца Алексия; он действительно был в полном и лучшем смысле слова «добрым батюшкой»…»

«Батюшка, отец Алексий, вечная тебе память, родной!»