— Нет, — только и сказал он.
Его рука совершила дугу в замахе.
— Зачем тебе это? — Анна спрятала бутылку. Томаш поднялся с места; сейчас он походил на экзотическую ящерицу, которая собирается распустить воротник, после чего начнет плеваться ядом и шипеть. Но потом руку он опустил.
— Ты задаешь глупые вопросы.
— Зачем ты пьешь?
— Господи Иисусе, — фыркнул тот, — ты уже не знаешь, о чем и спросить? Раз я алкоголик, значит — пью. Если бы им не был, тогда бы не пил. Отдай.
Жена молчала.
— Дай, — почесал он себе голову. — Как ты считаешь, когда пью, то люблю вас больше или меньше? Тебя и Малгоську…
— Теперь ты задаешь глупые вопросы.
— Но откуда-то ведь все это берется.
— Знаешь что? Я на таких насмотрелась. Пьет, потому что излишне впечатлителен. Пьет, потому что человек кого-то любит, а кого-то — нет. Все это чушь, Томаш, ты пьешь, потому что любишь быть пьяным, и не надо присобачивать к этому никаких историй.
— Зато ты какие-то истории присобачиваешь. Что я такого сделал, что ты не можешь поверить, что если я чего и говорю, то она так и есть, а не иначе? Отдай бутылку. Я боюсь за Малгосю. Ты этого сынка видала?
Не говоря ни слова, Анна отдала ему бутылку. Томаш наполнил стакан, отпил небольшой глоток, как бы желая показать, что просто хочет, но не обязан.
— А мне он показался парнем понятливым.
— Ну да, естественно, понятливый, изворотливый, хитрожопый и так далее. Наверняка возьмет ее под свое крылышко, — фыркнул мужчина. — В этом у меня нет ни малейших сомнений.
— А ты бы предпочел какого-нибудь тупицу из ее класса? Безответственного, незрелого, пустого?
— Не знаю, кого бы я предпочел. Я знаю лишь то, что скоро полночь, а ее еще нет.
Сидя один против другого, они ненадолго замолкли.
— Я родила ее, когда мне было двадцать лет. Всего на год больше, чем ей сейчас.
— Зачем ты мне этого говоришь?