Михал отрицательно покачал головой. Малгося поставила свой рюкзачок на единственный свободный фрагмент пола, затем осторожно подняла кальян.

— Думаю, что начнем мы вот с этого.

Тем вечером во Вроцлаве деялось много чего. Томаш Бенер был взволнован телефонным звонком от дочки, которая сообщила, что вернется позднее обычного, и попросила, чтобы отец особо не нервничал. Бенер злился почти до восьми, потом занялся сексом с женой и, в конце концов, заснул, все еще помня то странное чувство, которое посетило его, когда он смотрел на соседний жилмассив. О массиве размышлял и адвокат Фиргала, который отправился, как и каждый вечер, посидеть в тихом костеле, прося прощения у Господа за свои плохие поступки.

В Святом Вроцлава работа шла на полную катушку, хотя, возможно, это и не самое лучшее определение. Люди очищали стены в сонном, однообразном ритме, без сна, без еды, без единой мысли о том, почему это им не нужно ни того, ни другого. Если бы кто-нибудь вошел в границы массива, он наверняка был бы изумлен тишиной, которую нарушали только лишь отзвуки ударов по стенам и полу, дождь и ветер.

При невероятных усилиях был начат процесс ликвидации бетонной стяжки в коридорах. Эта работа шла очень медленно. Не хватало инструментов и специального оборудования — трех отбойных молотков явно не хватало. Жильцы действовали шлифовальными машинками и ломами, в ход пошли кувалды, и вот — метр за метром — открывалась черная поверхность, точно так же, как разбитый лед открывает поверхность озера. Все мусоропроводы были забиты обломками.

Родилась молчаливая организация труда и распределение на группы, с учетом индивидуальных способностей. Наиболее сильные и привыкшие к работе мужики трахались тем, что разбивали коридоры; за ними шли более слабые — чаще всего, женщины — пакуя мусор в мешки для одежды. Затем мешки и одежда попадали в руки детей, которые выбрасывали их в окна, очень часто разбивая при этом стекла. Если бы вы встали на Жмигродской или Балтицкой, вашим глазам открылся бы необычный вид — погруженный в тихую работу микрорайон, где стук молотков и рев электроинструментов никак не проходит, не заглушается отзвуками веселой вечеринки или ревом запускаемых автомобилей. С волшебной регулярностью из окон и балконов вылетали серые кометы мусора. Облака пыли вызывали впечатление, будто бы дом готовится взлететь в небеса.

Были начаты попытки очистить фасады, пока что беспомощные и нескоординированные. Группа старичков, не способных к работе на стяжке, вылезла на крышу и сдирала там толь. Куски толя медленно слетали вниз, подобно осенним листьям. Другие пробовали сдирать фасадную штукатурку там, куда могли достать из окон и балконов. Некая изобретательная пенсионерка разложила гладильную доску между двумя балконами, упала и скончалась на месте. Но так говорят люди, потому что тела так никто и не нашел. Якобы, кто-то там грохнулся с крыши, еще кто-то умер от тяжелой работы, голода, недостатка сна. Все это неправда.

К работам присоединились следующие люди — четвертый уже полицейский, которому не понравилось, как из окон и балконов выбрасывали мусор; журналист, пронюхавший сенсацию и желавший ее описать; наконец — судебный исполнитель, заинтересованный взысканием трехсот злотых за книжки, взятые несколько лет назад из городской библиотеки. Все трое обрели новый смысл жизни, совершенно безболезненно. С тех пор вся их предыдущая жизнь казалась им менее существенным, чем позавчерашний сон.

В панельном доме через улицу, в однокомнатной квартирке Михала, работа шла еще быстрее. Малгося совершала чудо преображения. Хозяин, совершенно дезориентированный, кружил по комнате, курил, выпивал, пробовал помогать, ломая и разбивая все, что можно было поломать и разбить, включая отчищенный и высушенный кальян. Казалось, что когда он грохнулся, застонали полы, вместе с ними — весь свет, в том числе и отчаявшийся Михал.

Малгося рьяно и крайне точно укладывала разбросанные книжки, вытряхивая застрявшие между страницами остатки табака. Она же отпихнула Михала от горы грязной посуды в умывальнике, посоветовав, чтобы тот занялся сбором бутылок и окурков. В пластиковый мешок отправились остатки жратвы за пару недель: огрызки пиццы, заплесневевшая лапша, фасоль из замороженных наборов и окаменевшие тосты — все, что ютилось в раковине. Точно так же, как в Святом Вроцлаве сдирали краску и обои, в однокомнатной квартирке неподалеку кружили пустые бутылки, исчезали пятна от разлитого пива и фруктовых соков. Малгося закончила около двух ночи. Святой Вроцлав работать продолжал.

Только лишь завершив уборку, девушка сориентировалась, что уже очень поздно. Отец мог спать или ожидать ее.

— Клевая хата! — сказала она.

Отец уже спал.

Я считаю, что, самое большее, через неделю после рождения, существование Святого Вроцлава сделалось очевидным. Люди перешептывались о какой-то тайне посреди города, а мужчина с татуировкой на лице начал регулярно появляться в районе Рынка, провозглашая пламенные проповеди. Я видел его страницу в Интернете — болезненно-синюю, заполненную ангелочками различного рода и племени — еще прослушал длинную речугу, посвященную последним дням. Я заметил, что за мужчиной тянется довольно приличная группка людей. С каждым днем их становилось больше. За ним я не пошел, хотя и следовало бы, и вот теперь я здесь.

Быть может, в Святом Вроцлаве мне было бы и лучше, возможно, я и совершил чудовищную ошибку, не распознав зла, за что меня коварно покарали — у меня имеется время на воспоминания, а больше — ни на что другое. А недавно вернулся тип, о котором я совершенно позабыл. Страх.

Я боюсь одиночества. О нем я не думал до вчерашнего дня, теперь же испытываю холод и стыд, тем самым, нарушая хроникерскую тщательность. Моя судьба здесь не имеет значения для нашей истории, только я никак не могу о ней умолчать. Пса не было целых три дня, сегодня он вернулся и сдох у меня на руках.