Когда я приходил сюда в последний раз, все кипело жизнью: разгружались многочисленные фуры, измученные работники при помощи автопогрузчиков, электрокаров и ручных тележек готовили товары к отправке на склады и в торговые залы.

Приподнятая платформа тянулась по всей длине огромного помещения. Я взобрался по встроенным стальным перекладинам, пересек ее и через широченные двойные двери попал в просторный коридор с выкрашенными в белый цвет бетонными стенами. Слева ожидали два грузовых лифта, но даже если они до сих пор работали, в чем я сомневался, мне не хотелось оказаться в их ограниченном пространстве. Я открыл дверь с надписью «Лестница» и зашагал вверх.

Из подсобного помещения на первом этаже я вышел в бывший универмаг. Похожее на пещеру здание заполняла тишина, и мне показалось, будто в безводной темноте плавает кто-то вроде акул, кружа за пределами досягаемости фонарика.

Иногда я замечал сущностей, которых никто не видит, — чернильно-черных, с постоянно меняющимися очертаниями, быстрых и гладких, как волки, но без лиц. Жуткие хищные тени способны проникнуть в комнату сквозь самую узкую щель между дверью и косяком или через замочную скважину. Я называл их бодэчами, правда, только потому, что приехавший однажды в Пико Мундо английский мальчик увидел их и дал им при мне это имя. Несколько секунд спустя потерявший управление грузовик размазал мальчика между бампером и бетонной стеной.

Этот был первый из моих знакомых, кто мог видеть мертвых и бодэчей. Позже я узнал, что бодэчи — мифические твари, обитающие на Британских островах. Считается, что по ночам они забираются в дома через печные трубы и уносят непослушных детей. Создания, которых видел я, были слишком настоящими, и их интересовали не только непослушные дети.

Бодэчи появлялись только накануне ужасающих событий: промышленный взрыв, обрушение дома престарелых во время землетрясения, массовое убийство в торговом центре. Они питались человеческими страданиями и смертью, словно были психовампирами, для которых наши ужас, боль и горе слаще крови.

Я не знал, откуда они приходят. Не знал, где скрываются, когда их не видно поблизости. Конечно, у меня были теории на этот счет, но все мои теории вместе взятые ничего не доказывали, кроме того, что я не Эйнштейн.

Если в дальних уголках темного зала и скрывались бодэчи, я бы вряд ли заметил их черные силуэты на черном фоне. Впрочем, в заброшенном универмаге я находился, скорее всего, один — здесь не было столько людей, которых можно расстрелять в количествах, привлекающих бодэчей. Они никогда не показывались ради одной смерти, или даже двух, или трех — любили массовое насилие.

В тот ужасный день я вышел из оживленного универмага в еще более оживленную прогулочную галерею, где располагались другие магазинчики, и увидел сотни, а может быть, даже тысячи бодэчей. Они толпились у балюстрады второго этажа и глядели вниз, возбужденные, подергивающиеся и пританцовывавшие в предвкушении бойни.

Я пришел к мысли, что они дразнили меня. Возможно, они всегда знали, что я их вижу. Возможно, вместо того, чтобы размазать меня потерявшим управление грузовиком по бетонной стене, они задумали привести меня к потере, к неизмеримому горю, рожденному этой потерей. Такое горе стало бы для них изысканным деликатесом.

В северном конце торгового центра, на первом этаже галереи, раньше работал сорокафутовый водопад. Вода сбегала по рукотворным скалам и текла на юг, впадая в пруд с кои[3]. От моря до моря страна строила сверкающие торговые центры, служившие местами развлечений в той же мере, что и местами для покупок. Пико Мундо гордился тем, что удовлетворяет пристрастие американцев к зрелищам даже во время покупки носков. Водопад больше не работал.

Подсвечивая путь фонариком, я шел по галерее на юг. Все вывески давно сняли. Я уже забыл, какой магазин где располагался. Некоторые витрины были разбиты, кучки стекла поблескивали вдоль платформ, на которых раньше крепились большие панели. Нетронутое стекло покрывал слой пыли.

Я приехал сюда полный решимости, но чем ближе подходил к южному концу здания, тем медленнее шевелился. Меня охватил холод, не имевший никакого отношения к температуре в заброшенном торговом центре. В памяти всплыли звуки выстрелов, крики, пронзительные вопли ужаса, шлеп-шлеп-шлеп ног по травертиновой плитке.

В южном конце галереи располагался второй универмаг, а перед ним, с левой стороны, когда-то было кафе-мороженое «Берк-и-Бейли», в котором Сторми Ллевеллин работала менеджером.

Над входом висел изорванный ярко-розовый тент с фестонами по краям. Я мысленно услышал визг пуль, расколотивших окна и двери, увидел, как Саймон Варнер в черном комбинезоне и черной горнолыжной маске водит штурмовой винтовкой слева-направо, справа-налево.

Он был копом. Во вторую очередь. В первую — обезумевшим сектантом. Их было четверо. Они убили одного из своих, и еще одного убил я. Двое оставшихся отбывали пожизненный срок в тюрьме, где по-прежнему поклонялись своему злобному господину.

В тот миг я почувствовал себя духом, павшим в забытом конфликте, будто тело мое бросили и оставили гнить на далеком поле. Я не осознавал, что переставляю ноги, и больше не слышал и не чувствовал своих шагов по грязному травертину. Я словно парил по направлению к кафе, будто белый луч исходил не от фонарика в моих руках, а от таинственного источника, и по воздуху нес меня к «Берк-и-Бейли».

Битое стекло смели в маленькие кучки. Острые осколки сверкали даже под тонким слоем пыли.

«Здесь лежат твои надежды и мечты, разбитые и сметенные в сторону», — подумал я.

Не получалось воскресить даже жалкое подобие того оптимизма, который обычно удавалось вызвать в самые гнетущие моменты.