— Надеюсь, до этого не дойдет. Но каждый раз, когда ты решаешь, что заслужил хоть чуточку молоч­ных рек и кисельных берегов, на тебя сваливается куча навоза.

— Буду иметь в виду, сэр.

— Теперь вот что. Скажем, ты возвращаешься сюда после полуночи. Не забудь позвонить по номеру, который я тебе дал, чтобы я поднялся с постели и от­крыл дверь, а не пристрелил тебя. Номер вызубрил?

— Да, сэр. Но мне не хотелось бы вас беспокоить.

— У тебя это не выйдет при всем желании. Жена теперь вообще не спит, а мне хватает и часа.

— Потому что вы полностью выглаженный и синий? — спросил я.

Когда я впервые повстречал Эди Фишер, она зая­вила, что больше никогда не спит. Со временем мне стало понятно, что она говорит правду, но я по-преж­нему недоумевал, почему она не нуждается во сне и что значит «полностью выглаженный и синий». Она по­обещала, что со временем я все пойму. С такой стран­ной жизнью, как моя, начинаешь спокойно относиться к чудачествам других людей.

— Мэйбель — выглаженная и синяя до кончиков пальцев, а мне еще есть куда расти. Будь поосторож­нее, сынок. Не жди молочных рек и кисельных бере­гов, тогда тебе, возможно, что-нибудь и перепадет.

Он смотрел мне вслед, пока я выезжал из бывшей конюшни и удалялся по тоннелю из бархатных ясеней.

Повернув на автостраде направо, к Пико Мундо, я ощутил, что не просто возвращаюсь домой после долгого отсутствия. Я ощутил, причем сильнее, чем всегда, что где-то на тех улицах меня ждет свидание с судьбой — той судьбой, что была обещана мне на ярмарке «Мумией цыганки».

На востоке небо из синего превратилось в фиолетовое с атласным блеском. Словно апельсин в руках жонглера, заходящее солнце медленно скатывалось к горизонту, раздуваясь и приобретая кроваво-красный цвет.

Первым районом, в который я отправился, стал Джек Флэте, к западу от исторического центра. Пятьдесят лет назад его называли Джек Рэббит Флэте. Когда городские власти затеяли крестовый поход, что- вы повысить привлекательность исторического центрa, заведения вроде магазинов глушителей, шинных мастерских и ломбардов были вынуждены перебраться я в Джек Флэте. Район пришел в упадок, но в послед­нее время его начали облагораживать.

Я не мог сказать, какое ощущение искал, но в Джек Флэте оно не возникло. Когда раздувшееся солнце за­висло на линии горизонта, залив город красноватым светом, я поехал дальше. Оштукатуренные стены светились красно-коричневым, каждое окно сверкало, как драгоценный камень. На землю ложились длин­ные черные тени, силуэты деревьев казались темны­ми, словно поднимающиеся клубы дыма, а в лобовых пеклах едущих навстречу машин отражалось неистово пылающее небо, будто каждый водитель мчался к армагеддону.

Если в скором времени на город должен обрушить­ся тот или иной вид ада, то на улицах мне встретятся хотя бы один или два бодэча, невидимые для всех, кро­ме меня. Они будут красться и вынюхивать тех, кому суждено погибнуть, наслаждаться их запахом, пока жертвы спешат навстречу судьбе, восторгаться неиз­бежностью смерти, поглаживать этих людей руками и облизывать языками, чего те никогда не почувствуют.

Однако пи одного из этих безликих темных ценителей насилия не было видно.

Обнаружив себя на знакомой улице, я понял, что неосознанно заехал на Мэриголд-лейн. В этом районе дома в викторианском стиле словно целыми квартала­ми переместились из городов Восточного побережья, откуда в начале двадцатого столетия прибыли многие старейшие семьи Пико Мундо.

В еще красном, но уже тускнеющем свете я оста­новился у тротуара перед домом Розалии Санчес. Несколько лет, пока я жил в маленькой студии над ее гаражом, она была моей арендодательницей и другом.

Теперь ей уже должно исполниться шестьдесят пять. Ее лицо, словно у святой, выглядело утомлен­ным из-за чрезмерной заботы о других, из-за потерь и горя, из-за терпеливого ожидания того, чего ей никог­да не обрести в этой жизни.

В один из дней две тысячи первого года она прос­нулась и обнаружила, что ее горячо любимый муж Эрман умер во сне и лежит рядом, холодный и бледный, с одним закрытым глазом и вторым открытым, уставив­шимся в пустоту. Позже в том же году, все еще нося траур по мужу, она не поехала в давно запланирован­ный отпуск в Новую Англию, куда они с Эрманом со­бирались вместе с тремя ее сестрами и их семьями. Утром одиннадцатого сентября Розалия проснулась и узнала из новостей, что самолет, на котором ее родные возвращались из Бостона, угнали и направили на одну из башен Всемирного торгового центра.

Потеряв всех родных в один год во время сна, не имея ребенка, в котором можно было бы найти утеше­ние, Розалия слегка тронулась. Умом она понимала, иго все они умерли, но эмоции возобладали над рас­судком. Она никогда не разговаривала о террористах и крушениях самолетов и не слушала подобных разгово­ров. Она решила верить в то, что вследствие какого-то редкого природного феномена все, кого она любила, стали невидимыми. Также она твердо придерживалась теории, что скоро этот эффект, подобно магнитному полю, подействует в обратном направлении и ее род­ные снова сделаются видимыми.