Вернувшись из Пенсильвании, я отправляюсь с Джорджией на заправку у трассы. Там дожидается Майкл: они собираются провести выходные на пляже. На полпути звонит телефон, на экране международный код. Отвечаю с чувством страха: это кто-то из лагеря Хадсона в Израиле, и он сообщает мне, что я должна организовать немедленный отъезд сына, потому что его поймали с марихуаной. Он сознался, что курил каждый день с момента приезда. Если хочу обойтись без полиции, то должна сделать все, чтобы Хадсон и два его приятеля, с которыми он отправился в лагерь, немедленно покинули территорию — фактически прямо сейчас, пока не наступила ночь, поскольку там уже десять вечера.

Пообещав перезвонить в течение часа, кладу трубку. Джорджия с заднего сиденья тут же засыпает меня вопросами. Что случилось с Хадсоном? Что он там курит? Куда он собирается ехать? Все утрясется? Он в беде? Я срываюсь на нее и требую, чтобы она помолчала, пока не доедем до заправки. Знаю, что надо рассказать Майклу, но медлю. Все пять месяцев, что Хадсон не общался с ним, Майкл злился, считая, что я настраиваю сына против него, не отпускаю парня к отцу и не хочу, чтобы они проводили время вместе. Вообще-то я веду себя более чем справедливо. Не рассказываю детям ничего плохого о Майкле и поощряю их встречи с ним. Объясняю, что они должны поддерживать с ним отношения. Ни к чему доказывать преданность мне, порывая с отцом. Дейзи и Хадсон жалуются, что я перехожу все границы: они будут общаться с ним, когда почувствуют себя готовыми, вот только это произойдет не скоро. Не я развалила семью, и не в моих силах это исправить. Я делаю все возможное, чтобы держать себя в руках, но последняя новость подтверждает мою несостоятельность: у меня нет ни авторитета, ни контроля, и я не справляюсь с воспитанием собственных детей.

Отправляю Джорджию в машину Майкла, чтобы поговорить с ним наедине. С дрожью в голосе и слезами рассказываю ему о телефонном звонке.

— Мне очень жаль, — с сочувствием говорит он. — Можно тебя обнять?

— Обнять? — резко бросаю в него это слово, словно оно превратилось в гранату. — Какое еще гребаное объятие? Мне нужен второй родитель и партнер. Мне нужен муж, а моим детям — отец. Мне нужен ты, но тот, кем ты был раньше. Мне никогда не было так одиноко. Что мне точно не нужно, так это гребаное объятие. — С этими словами я прыгаю в машину и мчусь домой одна.

Снова звонит директор лагеря. Обычно я вежлива и учтива, но и в аду не найдется фурии страшнее, чем отвергнутая женщина! Остатки самообладания, за которые я хоть как-то цеплялась, утрачены. Я построила хрупкий, шаткий карточный домик, который рушится у меня на глазах. Мне нечего предъявить этому директору — только разбитое сердце, проблемного сына и мужа, который изменился до неузнаваемости. Я презрительно усмехаюсь, что он перебарщивает: Хадсона поймали с марихуаной, а не с пистолетом. Требую немедленно передать трубку сыну.

Через мгновение раздается далекий голос Хадсона, приглушенный и сердитый. Если он задумал злиться, то я приеду за ним и покажу, что такое настоящий гнев. Да он уже готов извергнуться: горе и ярость выплескиваются через международную телефонную линию.

— Мама, успокойся, с тобой невозможно разговаривать, — умоляет Хадсон.

— Успокоиться? Успокоиться? Мне только что позвонили и сообщили, что вызовут полицию, если я немедленно не заберу сына из чужой страны, в которой говорят на чужом языке и где я не знаю никого и ничего! — кричу ему.

— Понимаю. Прости, что так получилось. Но, пожалуйста, сейчас мне нужна твоя помощь.

Я глубоко дышу, чтобы подавить внутренний шквал, и позволяю тишине воцариться. Снова звучит голос сына, смиренный и более мягкий.

— Я в такой депрессии, — говорит он. — Меня убивает, что происходит между тобой и папой. Ничего не могу с собой поделать. Только под кайфом мне становится лучше.

Я забываю дышать. Это худший ответ из всех возможных. Все, что я слышу в этом, — обвинение в ситуации, которую создала не я, и признание очевидного факта, что я не могу ничего с этим поделать. Как мать я вечно решала проблемы детей — с друзьями, школой, едой, сном, здоровьем. Без моей материнской суперсилы я неузнаваема для него и для себя. Неужели причина падения сына в нашем с Майклом расставании или это просто оправдание? Я в бешенстве, но отказываюсь взваливать на себя все бремя ответственности.

Вернувшись домой через час, прямо из бутылки вливаю в себя остатки открытого белого вина и принимаюсь за дело: звоню в авиакомпанию, которая, как оказалось, закрыта на Шаббат, и матерям других парней. Обычно я — ответственная мать и легко справляюсь с логистикой, поэтому пытаюсь сделать это и сейчас, но без всякого изящества и присутствия духа. Другие мамы умоляют меня успокоиться, напоминая, что мальчики в безопасности и паниковать не стоит. А я не могу объяснить, почему так истерю: моя прекрасная семья рушится, и я бессильна это остановить. Вернуть сына домой из Израиля? Это решается деньгами и телефонными звонками. Вытащить его из ямы горя? Здесь не помогут ни разговоры, ни горы денег.

Я пишу эсэмэску № 3 и отменяю планы на выходные. Хадсон приедет в пять утра в воскресенье, надо его забрать. Как бы я ни злилась на Майкла последние несколько месяцев, это несравнимо с яростью, которую направляю на саму себя. Я глупо тратила время и силы на попытку восстановить свою жизнь. Как я могла посметь отвлечься от своих детей? Я верила, что у меня могут быть отношения? Снова найду любовь? Очень смешно. Сейчас нужно быть только матерью, не больше и не меньше. Мысль о том, что я считала, будто имею право на личную жизнь, в лучшем случае смехотворна, а в худшем — трагически нереальна.

№ 3 тут же перезванивает: по его скромному опыту общения с подростками, курение травки — обычное дело. Ну да, парень в другой стране, и это несколько осложняет дело, но здесь нет ничего фатального. Я объясняю, что Хадсон уже попадался, — боюсь, что он ступил на скользкий и опасный путь. Быть матерью-одиночкой озлобленного подростка, который остался со мной и меня же презирает, — это выше моих сил.

— Мне жаль, что приходится отменить встречу. Похоже, от меня больше проблем, чем пользы. Надеюсь, выберем другой день, но если ты не захочешь, я все пойму. — Я так боюсь услышать отказ, что играю на опережение.

— У меня есть идея, — говорит он твердо. — Что, если мы встретимся в городе? У моего друга есть квартира, где я могу остановиться.

— Ты поедешь в город только ради меня? — спрашиваю с удивлением, тронутая таким жестом.

— Ну да, а что такого? Мне хочется увидеться с тобой, и ночь в городе будет веселой.