– Исайя, ты нас погубишь, – Лев отважно заступил перепуганному евнуху дорогу.

Признаю, мне хотелось кричать от страха, но я не мог не восхититься совершенной красотой нежити, собиравшейся превратить нас в пищу для своих будущих малышей. Мое детство не стеснялось крови, кишок и испражнений, под руководством мудрых учителей я вскрывал внутренности теплокровным, паукам и пернатым. Человек вылеплен искусно, но кто сказал, что меньшего восхищения достоин бессловесный поцелуй улиток, или брачные танцы нетопырей?

Горгона приоткрыла глаза. Костяные волосы на ее голове превратились в шар, встали дыбом, ребра на груди разошлись. С негромким плеском, с другой стороны моста, вынырнули еще две головы, помельче предыдущей. Девичий смех струился со всех сторон. О нет, они не планировали нами ужинать, их голод был иного рода.

– Кир Исайя, за мной, только вперед! – я тянул евнуха за собой, но он был выше меня на голову и втрое тяжелее. Два синих когтя ударили меня в наколенник, валахская сталь рвалась, точно бумага.

Кир Дрекул стегнул своими хлыстами. Заметить полет кожаных хвостов невозможно, как невозможно удержать в ладони молнию. Мне обожгло щеку, обожгло грудь, у дяди Льва задымилась одежда, мы находились слишком близко. Молния ударила в сердечную мышцу горгоны, тварь вздрогнула, выскочила из озера еще на пару локтей, и стало ясно, что ее туловище не заканчивается. Неизвестно, до какой длины вырастает нечисть, если наложенная сотни лет назад формула лишена обратной силы.

Кир Дрэкул хлестнул вторично, ребра хищницы треснули, почернели, меня оглушил жалобный, невыразимо детский, обиженный плач. Ее сердце… вернее то, что я принял за сердце, серый клочковатый мешок, повис лохмотьями. Острый яйцеклад задергался. Из мешка, брызгая слизью, падали в озеро крошечные мальки. Их бесцветные глазки еще не успели оформиться, как у взрослых, пальцы на головках походили на прозрачных червей. Горгона плакала навзрыд.

Следовало бежать, спасаться, но я ощутил некую скованность в членах, почти сонливость. Наверное, кир Лев попался в ту же ловушку, его движения стали мягкими, голова клонилась на грудь. Еще немного, и отважный друнгарий свалился бы в пучину слез.

– Убейте ее, убейте! – завопил Исайя, своим криком наставник меня практически разбудил.

Позор же мне, нерадивому ученику, не пристало сыну дуки пропускать мимо даже отзвук угрозы. Нас влекли в объятия Морфея, но вовсе не сладко и постепенно, как усыпляют сирены. Следовало догадаться, что тварь, живущая без света, атакует скорее не зрение, а слух! Лев тоже встрепенулся, схватился за меч, и очень вовремя – раненая горгона ударила нас сразу всеми пальцами.

Зацепилась когтями за изъеденный временем гребень моста, за одежду, и потянула следом все свое неизмеримое туловище. Мне показалось – далекие своды пещеры осветились ярче, завыли по щелям замурованные отцеубийцы, вода забурлила. Обитатели озера собирались вдоволь попировать!

– Эгемон, быстрее, они все просыпаются! – кир Дрэкул вырастил два новых хлыста, стегал крест-накрест, походя со стороны на сгусток молний. Позвоночник змея, и хрустальная глубина вокруг были усыпаны ошметками горгон.

Кир Лев тоже дрался с двух рук, за краткий миг перейдя из дремоты в ярость. С его великолепного клинка сыпалась ржавчина, топору было суждено продержаться чуть дольше. Синие когти повисали в щелях его доспеха, обрубки барахтались под ногами, норовя зацепиться за ногу, и взобраться до горла.

Боялся ли Мануил Закайя? Не пристало сыну триумфатора врать. Конечно, я испугался. Я видел много чудес сквозь отцовский Небесный глаз, я прикоснулся к мерзостям в зале Обращений и темницах Иллируса, специально построенных для укрощения ведьм. Мне угрожали от рождения, но никогда доселе меня не пытались превратить в пищу!

Костяная игла метнулась стремительно, опередить ее не сумел бы и гепард. Но горгона совершила ошибку, выбрав для атаки спину кира Дрэкула. Кажется, я закричал от ярости, когда игла пробила тело учителя. Дрэкул покачнулся, но не упал вниз, повис на зазубренной игле; впрочем, тварь и не желала его падения. Теперь я понимаю, ее мечта состояла как раз в том, чтобы жертва выжила, и унесла в Верхний мир ее потомство.

Кир Дрэкул хлестнул молнией позади себя, но промахнулся. Горгона всплыла незаметно, выскочила из воды слишком быстро, а теперь на наших глазах происходило то, к чему стремится любое ползающее, плавающее и летающее создание во вселенной. Не хотел бы я видеть это второй раз, достаточно того, что месяц спустя мне никак не очистить от мерзких воспоминаний собственные сны. Сочленения на затылке этой пакости сокращались, похожее можно наблюдать у змей, ухвативших слишком крупный кусок. Серый мешок, повисший между ребер, тоже сократился, выбросив вверх, в основание черепа шевелящийся сгусток. Я уже понял, что это было, и что сейчас произойдет, и закричал, надрывая глотку:

– Кир Лев, спаси его!

Кир Лев обернулся, кинулся на помощь, предоставив мне защищать Исайю. Некромант вдруг обмяк, повиснув на игле, точно обездвиженная пауком оса. Руки его ослабли, молнии больше не крушили врага. Вокруг его плеч и шеи обвились костяные пальцы. Льву пришлось бить трижды, пока игла, растущая из затылка горгоны, не треснула. Друнгарий перехватил рукоять, и колющим ударом загнал меч чудищу в глаз. Тварь дернулась назад, зарыдала, из порванной кишки яйцеклада толчками выбрасывало мальков. Мальки падали в озеро, извивались, тоненько хныкали. Горгона разомкнула объятия, выпустила некроманта, принялась шарить в потемках, спасая потомство. В другой раз, я с интересом понаблюдал бы за повадками редкой бестии, но не сейчас, когда мой учитель падал лицом вниз, а из спины его торчала трубчатая кость.

– Эгемон, я вынесу его, спасай Исайю!

Кир Исайя хрипел, полузадушенный, его горло обвили сразу два пальца. Толстяк качнулся, потянув меня за собой. Пришлось выпустить его пояс, я трижды рубанул мечом, не глядя, рискуя перебить наставнику плечо. Синие когти разжались, но почти сразу боль пронзила мне лодыжку и бедро.

Бестия подтягивалась, взбиралась на змеиный гребень, зацепившись за нас своими мерзкими костяными лохмами. Две ее сестры приближались неторопливо, не сомневаясь в исходе дела, да и куда торопиться часовым у темницы вечных мук? Обросшая лишаями, безносая, безротая морда вынырнула впереди, на пути к спасительному, невидимому пока, берегу.