Цесарио лег, высунул язык, принялся вылизывать налипший между пальцев лед. Снежинки падали на густую жесткую шерсть оборотня, но не задерживались, стекали ручьями. Раны его полностью зажили, не осталось и следов. Стоило отодвинуться от горячей спины зверя, как промозглый ветер пробрался под одежду. Ноги после химии стали совсем слабые. Хорошо, что хватило ума напялить подаренные Вестником штаны поверх пижамы, а вот шерстяные носки никто не предложил. Женька кое-как стянула непривычные кожаные лапти, растерла окоченевшие пальцы. Зато колючий свитер, больше похожий на платье, превосходно держал тепло.

Девушку не отпускало смутное дежавю, будто она когда-то уже имела дело с караульными. Цесарио явно не родился изнеженным домашним котенком; под грудой мускулов два сердца гнали кровь, один состав которой, вне сомнения, пошатнул бы психику земных медиков. Женька никогда прежде не слышала про ездовых тигров, но вот это дивное ощущение – запустить пальцы в шерсть на загривке, прижаться щекой, зарыться пятками, и мчать, мчать, сквозь ночь, вдоль радужных всполохов…

Это, несомненно, уже происходило. Если не с ней, то, вероятно с мамой. Или, еще вероятнее, с бабушкой.

– Вестник, мне здесь не нравится, – пробурчал из рюкзака Оракул. – Если бы не Вожатый, я предложил бы обойти.

Впервые вместо насмешек и иронии в голосе инвалида звучала настоящая тревога, граничащая с паникой.

– Оракул, мы не можем просто так сбежать, – Вестник, наверное, тоже что-то чувствовала, немного растерялась, но держала себя в руках. – Караульные предупредят, если там засада.

Во мраке простучала электричка. Сквозь порывы метели пробивался свет редких фонарей. На шоссе, тараня путь автомобилям, лениво молотил трактор. В заснеженном поле угадывались квадраты огородов, дымящие бани, каркасы провалившихся коровников. Прежде Женьке не приходило в голову, насколько стар бабушкин, или, вернее сказать, прабабушкин дом. Может, он потому дожил до почтенных лет, что был выстроен из кирпича, и только на втором этаже имелся кусок из дерева, – мезонин, нелепая терраса, башенка смешная, все подгнившее, перекошенное, словно вытащенное в Ленинградскую область из кукольного королевства. Папа не хотел ломать второй этаж, вдруг вспомнила Женя, упорно не хотел, это ведь Наташа настаивала, и ругалась, что привыкли жить, как медведи.

– Оракул, похоже на оберег Рогатого? – вслух задумалась Привратник.

– Что-то есть, несомненно, – голос мальчика из закрытого рюкзака доносился глухо, как из колодца. – Есть метки и граница для отвода глаз. Мне это крайне не нравится. Хорошо, что хозяйка с нами.

Интересно, кого он назвал хозяйкой, подумала Женька, изо всех сил растирая замерзшие пальцы.

– Весьма занятно, – усмехнулась Ольга, – в этой сфере нечасто встретишь крепкую защиту. Евгения, ведь здесь, как я понимаю, достаточно дорогая земля?

– Кажется, очень дорогая, – кивнула девушка.

– Везде светятся окна, везде живут люди, – задумчиво продолжала великанша, сквозь кусты осматривая сверкающий огнями поселок. – И только возле дома вашей бабки никто не поселился, ни слева, ни справа. Ваше семейное гнездо всегда стояло на отшибе, верно?

Женька закусила губу. Папа рассказывал, со слов бабушки, что когда-то дом ее матери, как гриб, торчал на краю деревни. А горожанам участки под садоводство нарезали гораздо позже, и тоже получился самый дальний угол. Кажется, дом пытались отнять под сельсовет, но не отняли. А потом, во время войны, округу проутюжили немцы, и дом опять уцелел. Деревня зачахла, заросла травой, едва обанкротился последний совхоз. Прабабушкин дом выдержал очередную напасть. А после и садоводство развалилось, якобы место поганое, то воды нет, то электричества, то отходы вредные. Вместо крохотных лоскутов землю стали продавать солидными наделами, застроили коттеджами, некоторые из них вытянулись аж в четыре этажа. Залили асфальт, расставили детские площадки, магазины, земля подорожала в сотни раз. Теперь тут жили круглый год, сытно, обстоятельно, ездили на внушительных машинах.

Женечка изумлялась, как она прежде не замечала. Ведь только вокруг бабушкиного домика шикарные виллы так и стояли непроданные, пустыми гробами, что слева, что справа. И по дорожке тут никто не катался, и фонари не горели. И сам дом почти незаметен в тени, вроде он, а вроде и совсем другой, и крыльца не видать. Крыльцу полагалось находиться со стороны улицы, но там в сугробах едва угадывались острия штакетника. Лишь одно оставалось как прежде. Дом торчал на краю жилого массива, неприкаянный, чужой.

Чужой.

Вовсе не чужой, поправила себя Женечка. А что, если Оракул не врет, если гадкая Наташа подстроила папины прокурорские проверки, и растрату, и заставила его поскорее переписать имущество, чтоб не отняли приставы?

– Осмотритесь, судырыня, это важно, – с непонятным выражением пробасила Ольга. – Вы здесь хозяйка. Как бы они ни старались, от владелицы дом не спрячешь.

Я никакая не владелица, хотела взбрыкнуть Женька. Хозяйка давно папина жена, и ничего уже не изменишь. Может, пока я жива, еще в паспортном столе не выписали, но в комнате, сто процентов, все переделали. Все куклы и книжки, и шмотки, все давно на помойке…

– Ты должна была стать здесь хозяйкой, но они украли твою юность, – добавил масла в огонь Оракул. – Ты нас поведешь, чтобы вернуть свое. Это страшно, но тайный Вожатый справится. Ты уже просыпаешься. Это страшно, я сам очень не хочу коснуться границы.