— Давай, фельдфебель!

Внуков взялся за ручки затыльника. Прошка, все еще жевавший шоколад, расправил ленту. Черный короткий палец пулемета опустился и показал на пятерых, стоявших у края могилы. Васюк увидел, как задрожали вдруг, будто в ознобе, руки фельдфебеля, а лента, тоже вздрагивая, туго пошла в замок. Однако выстрелов он не услышал: сразу оглохший, упал, но тотчас вскочил и оглянулся. Пулемет молчал. Четверо твердо стояли над могилой. Петр, перехватив обреченный взгляд паренька, жалеюще улыбнулся ему непослушными губами.

«Промахнулся городовой», — затомился Васюк смертным ужасом, всем телом ожидая второй пулеметной очереди. Но пулемет по-прежнему молчал, а услышал он голос коменданта:

— Одеваться и марш в помещение! С песней!

На обмороженной щеке Никиты задергалось темное пятно.

— С песней? — прохрипел он и пошел на костер. — Издеваетесь, драконы?

Поручик положил руку на кобуру и спросил тихо:

— Взбесился, чертушко морское? На тот свет торопишься? Могу, могу!.. Фельдфебель, веди команду! Обязательно строем и с песней!..

Первыми торопливо зашагали добровольцы.

…На станцию притопали с «соловьем-пташечкой», но когда вошли в «кубрик», сразу почувствовали тяжелую усталость в теле, а в душе тоскливую пустоту и затаившийся страх. Медленно разделись и, побросав полушубки на нары, надолго замолчали. Весел и радостен был один лишь Васюк. Каждой жилкой ощущая ликование возвращенной жизни, он сладко потянулся и сказал, улыбаясь счастливо:

— От смерти, чу, не посторонишься, а тут, гляди-ко, смертушка сама посторонилась.

Матвей ответил со злостью:

— Неужели не сообразил, деревня? Им без радистов да без электриков не обойтись — замолчит станция. Поэтому и помиловали тебя. А пришлют весной смену, чего нам с тобой ждать, как думаешь?

Васюк перестал улыбаться и обвел всех испуганными глазами. Но все молчали, слушали, как поет, подвывает и подсвистывает печная труба.

Петр сидел на скользком, обитом белой жестью верстаке и в тысячный, может быть, раз перечитывал выцарапанный на жести кем-то из прежних зимовщиков отчаянный и тоскливый, как собачий вой, стишок:

Васюк вдруг всхлипнул и по-ребячьи, кулаком, вытер слезы.

— Помрем мы здесь. А почо помирать, почо в ямину-то ложиться? За какие грехи?

Он повалился на нары лицом в холодные вонючие полушубки и заплакал навзрыд.

Петр медленно слез с верстака и деловито сказал:

— Давайте думать, техники-механики, как дальше жить будем.