– Он вырубится, а потом – кто знает?

Кто знает? Ну, а ты, док?! Я не могу принять это решение. Даже если бы я мог, я не могу, черт возьми, говорить. Я смотрю на Рича, который нервно проводит руками по волосам, и его взгляд говорит: «Я не знаю, приятель!» Я чувствовал, что он хочет ответить за меня, но это должно было быть мое решение. Я посмотрел на него в ответ и вроде как рассмеялся, не веря своим ушам. Это был момент, которого я никогда не забуду. Я лежал там и понимал, что все зависит от меня. В конце дня, в конце вашей жизни вы действительно все, что у вас есть.

Оглядываясь назад, я понимаю, что это неизбежно должно было случиться. Это трудно объяснить, но каким бы ужасным и внезапным ни было это событие, какая-то часть меня думала: «О, конечно, и это тот самый момент, когда у меня должен был случиться инсульт». Как будто именно так и было задумано.

Наконец я посмотрел на доктора и утвердительно кивнул головой. Был сделан укол. Я закрыл глаза, не зная, открою ли их снова. Звук аппарата и свист окутал меня, и я заснул.

Я проснулся через час, из меня торчали трубки и пробки, а вездесущий писк отражал мои жизненные показатели. Мои икры были зажаты в компрессионных чулках которые, пульсируя, массировали мне ноги, чтобы не дать крови свернуться. Я был в реанимации, и медсестра с выражением лица, которое говорило «не привыкай ко мне», стояла передо мной, держа лист бумаги с картинками для детей: гамак, стул, ключ, перо, бейсбольная бита.

Я быстро понял, что мне стало еще хуже. Я не мог сказать ни одной из этих вещей. Неважно, как сильно я старался.

– А это что такое?

– Гу, гу, гу.

– Стул.

– Гу, гу, гу.

– Стул.

– Стул.

– Правильно!

А когда через несколько минут она снова спросила меня об этом, я уже забыл. Этот мучительный процесс продолжался каждый час в течение следующих двух дней. Я совсем разучился говорить. Язык – это то, что мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Посмотрите на ближайший к вам объект прямо сейчас. Нормальному человеку название этого объекта на родном языке придет в голову в первую же секунду. Что касается меня, то я понимал, для чего используется этот предмет, что мы сидим на нем за столом, но у меня не было в голове названия. Нейронный путь к моему голосу был не в состоянии расшифровать это слово. Я мог только издавать звуки, которые даже близко не были правильными. Я был пещерным человеком. Как новорожденный.

После этого первого испытания я почувствовал себя мучительно одиноким. Мне нужно было присутствие кого-то, кто знал меня. Я хотел увидеть Рича. Но я не был уверен, в больнице ли он. Я попытался объяснить это медсестре, но не знал, как. Я стонал, пока она не протянула мне листок бумаги.

– Ва-ва-ва.

– Вы можете написать?

Я сидел, прижимая карандаш к бумаге, но мог только делать каракули. Я попробовал изобразить это для нее. Но как же вы изобразите, что хотите увидеть своего друга, парня, который привел вас сюда? Я просто корчил рожи, пока она каким-то чудом не сказала:

– Ты хочешь, чтобы я позвала твоего друга?

Я кивнул. Да, да, о, слава богу! Это была победа.