— Аларм! Партизанен!
Короткая пулеметная очередь со второго бронетранспотера. И крик — он побежал вон туда! Я в него попал!
Солдаты быстро спешились, занимая оборону. Пулеметчики готовы были открыть огонь. Но вооруженного противника не было — лишь жители деревни с испугом смотрели на чужаков. На земле лежал мальчишка, лет двенадцати — пуля попала ему в ногу, он плакал — как показалось гауптману, мерзко скулил, как щенок. Из "кюбеля" подбежал жандарм-итальянец — проводник и переводчик. Затем примчалась женщина с криком "Джузеппе! Мой Джузеппе!" — солдаты, оцепившие место происшествия, не пропустили ее, отпихнули прикладом. Наконец появились трое важных итальянцев — мэр, священник, жандарм. Гауптман вспомнил, как всего две недели назад, во французской деревне — забыл название, сколько их было, таких? — пришлось переворачивать все дома, разыскивая священника и мэра. Чтобы расстрелять их, как заложников, у стены деревенской церкви. А здесь они не прячутся сами пришли — ну, это же Италия, а не Франция, тут другие правила, пока!
Что там галдят эти итальяшки? Причем все одновременно? Требуют пропустить к этому щенку его мать, и еще вон того, деревенского доктора? А гаденыш смотрит даже не со страхом, со злостью! А если бы у него была граната? А если завтра она у него будет? Уверен, что его сейчас отдадут маме? И после все в этой деревне будут знать, что можно безнаказанно кинуть камень в немецкого солдата? Фельдфебель!
И гауптман сделал привычный жест, пальцем вниз. Ему нравилось это, чувствовать себя равным богу — решать, жить или умереть тому, кто перед ним. Правда, лучше это получалось перед строем — вот, стоят те, из кого надлежит, каждого десятого, а он смотрит, и чувствует их страх. Сам гауптман при этом никогда никого не убивал — зачем, если есть солдаты? Он же не какой-то мясник из СС! Завизжала женщина, первой понявшая, что сейчас будет, ее едва удерживали двое солдат. И что-то заорали итальяшки — но это уже не имело никакого значения. Это очень хорошо, что солдаты уже не однажды, и совсем недавно, участвовали в усмирении французских бунтовщиков, и отлично знали, что им делать. По команде фельдфебеля, тот самый рыжий унтер-офицер, начисто лишенный музыкального слуха, но мучивший губную гармошку, снял с плеча МР. Женщина заорала совсем истошно, остальные макаронники поддержали — и весь этот шум перекрыла короткая очередь. И вдруг стало тихо.
— Ты! — сказал гауптман, повернувшись к переводчику — скажи им, что вот этот, как его имя, расстрелян за непочтение к немецкой армии! И что если подобное повторится здесь, будет расстрелян каждый десятый! А при сопротивлении — все, и деревня будет сожжена! Германия, в лице ее доблестных солдат, не потерпит к себе ни малейшего неуважения! И пусть расходятся по домам. По машинам!
Да, это не Франция… Вместо того, чтобы радоваться, какой участи все они избежали? Может, собрать их в кучу, поставить на колени, и заставить кричать "хайль Гитлер"? И узнать, где дом семьи этого Джузеппе, чтобы спалить из огнемета? Нет, это все ж не Франция — подождем. Французы тоже ведь поначалу считались союзниками! И Достлер уж точно, не будет сдерживать усердие своих подчиненных! А все же одно хорошее дело сделано — жители этой деревни предупреждены, что будет за малейшую попытку к бунту!
Деревня осталась позади. В молчании — лишь женщина кричала что-то, долго и зло, пока ее голос не заглушило расстояние и рев моторов. Уже вечером гауптман из любопытства спросил у переводчика — узнав, что это были, как он и ожидал, всего лишь проклятия и призывы всех кар земных и небесных на головы его собственную, его солдат, и всех немцев вообще, презрительно пожал плечами, поскольку не верил в бога. Лишь подумал на минуту, впредь стоит ли расценивать подобное как "антинемецкую деятельность", ведь вреда никакого? Решил что стоит, поскольку налицо намерение — и если ему доведется быть в этой деревне, он эту женщину найдет, для справедливого наказания.
И с чистой совестью вычеркнул из памяти события этого дня.
Англия праздновала победу. Впервые за всю войну удалось не просто высадить войска на континент, но и закрепиться там. Немцы были разбиты, понесли огромные потери — а несколько сотен взятых пленных самого жалкого вида, некоторых даже в бинтах, прогнали по лондонским улицам. После чего "этих проклятых гуннов" ждало не отлынивание за колючей проволокой, а работа — ведь Британия сейчас не настолько богатая страна, чтобы кормить бездельников. Работа, конечно, не на военных заводах, а на фермах — взамен взятых в армию мужчин.
Правда, возникла одна проблема, на которую тут же обратили внимание газеты и политики. Чтобы добрая старая Англия не голодала, еще в 1939 году была создана так называемая Женская Земельная армия,
И теперь в эту среду, где самоотверженно трудятся на благо Британии тысячи англичанок, без мужского внимания и общества, без надзора семей, без развлечений и досуга, впустить мужчин, чужих, врагов?! Вы стадо козлов на капустное поле запустить не пробовали? Говорите, не все там гунны — есть еще какие-то грузины, армяне, чеченцы — ну значит, стадо горных козлов! И что станет с боевым духом наших английских солдат, когда они узнают, в какой компании их жены, невесты, сестры и дочери дожидаются их возвращения с поля битвы? А если не дождутся? Вы уверены, что все наши женщины проявят высокую нравственность? Приставить конвой для круглосуточного надзора? Так работа на фермах очень часто — это малое число людей вдали друг от друга, сколько потребуется солдат, чтобы бдили постоянно — и не будет ли это оскорблением для наших женщин? В итоге решили срочно набрать в Лэнд-герлс женщин старших возрастов и должных морально-нравственных качеств, для функции надзора — а пока выпустить агитационные материалы, где работающим девушкам разъяснялась необходимость вести себя в рамках истинно английской морали.
В остальном же проблем не предвиделось. Немецкие самолеты совершенно исчезли из английского неба, и даже в Лондоне на улицах нередко можно было видеть людей без противогазов — вопреки строгим предупреждениям гражданской обороны. Голода не было, а значит, жить было можно. Ясно было, что после войны Британия будет уже не той, что прежде. Но о том настанет забота именно после войны! Так что англичане в большинстве смотрели в будущее с оптимизмом.
В доме на Даунинг-стрит, однако, этих настроений не разделяли. В кабинете, обставленном в стиле "старой доброй Англии", беседовали два пожилых джентльмена.
— Уинстон, я бы все же советовал вам меньше употреблять спиртное. Даже если это столь любимый вами армянский коньяк.
— К дьяволу, Бэзил! Имею я право под конец жизни на маленькое удовольствие, если уж нет ничего другого?
— Ну, насколько я могу видеть общую картину, все идет по нашему плану?
— Идет, но не так быстро, как надо, черт побери! Да, после Ленинграда, и совместного заявления Трех Держав — Турция, Испания, Италия, прекратили активные действия против нас, но пока не спешат даже очистить занятые ими территории! Переговоры, посыл представителей, вежливые слова, обещания на будущее — и пока все! А Франция меня просто разочаровала!
— А что там? Насколько я могу судить по предоставленной мне информации, первый этап операции выполнен успешно. Если не считать некоторой задержки — жаль, конечно, наших парней, но три погибших батальона — это приемлемая плата за Гавр?