До пятнадцатого июня меньше недели…

Сев обратно за стол, я открыла фотографию.

Осторожно, он из бывших «наших»…

Но «наши» не бывают бывшими! Мы такие, какие есть в любое время года и суток, начиная с периода полового созревания и до смерти. До смерти, которую, оказывается, может подарить один из «наших».

С кем посоветоваться? Кому пожаловаться? Обняв кружку с кофе, я прикрыла глаза. Растерянность и одиночество накатывали со всех сторон, погружая меня все глубже и глубже. Казалось, нужно шевелиться, трепыхаться, выкарабкиваться. Я сидела с закрытыми глазами и дышала ароматом кофе. Открыто и безразлично впускала в себя опасения, злость, неуверенность, удивление и… тишину.

Вздрогнув от прикосновения, обернулась. Марк, положив ладони мне на плечи, наклонился.

– Что там в такую рань?

– Работа… – приняв поцелуй, я следила, как он готовит себе натуральный кофе.

– Миша? – спросил, не оборачиваясь, уже зная ответ.

– Нет.

Об этой работе он не знал ничего, кроме факта ее наличия в моей жизни. И его натура, требующая уничтожения всех стен, всех недомолвок, переносила сей тайный факт с плохо скрываемым беспокойством и напряжением. Он не настаивал на откровенности, не просил рассказать, не рассчитывал на необходимость поделиться. Он просто знал, что я не такая как все. Помнил то, что я сделала с Мишей и мягкий контроль, с помощью которого убежала весной от него самого.

Я наблюдала за его спиной и плечами, покрытыми летними канапушками. Наблюдала за ленивыми движениями, скрывающими напряжение. Из груди поднимались слезы. Что было источником подобной эмоциональности, понять не получалось.

– Марк, – на мгновение зажмурившись, я поднялась. Он обернулся на половине движения. Отставил турку с конфорки, принимая меня в объятия. – Мне так нужна твоя поддержка… Ты не представляешь…

Когда из груди змеями поползли рыдания, я уткнулась в его плечо. Марк молча гладил голову и спину, прижимая к себе. Он мог бы что-то сказать, если бы знал… Если бы не было тайн и этой второй жизни, где администрация просила убить бывшего главу мужской части «наших»… Он молчал, потому что молчала я сама.

Через несколько минут, когда я начала успокаиваться, все так же безмолвно Марк посадил меня на стул. Присел на корточки рядом, подав салфетки.

Я высморкалась. Легче не стало. На столе по-прежнему лежал, невинно помигивая лампочкой, коммуникатор. На мужа не смотрела, заняв внимание и руки кружкой с кофе.

– Куда ты хочешь переехать?

Задержав кофе во рту, я проглотила медленно и аккуратно, чтобы не подавиться. Опустила взгляд к мужу. И снова заревела.

Мы разговаривали до семи. Марк мягко приводил собственные доводы: Родина, родные, менталитет, дом, работа, верность… Их было много, его доводов. Я слушала, не возражая. Сейчас это отошло на второй план. Я не могла думать ни о чем, кроме сообщения в телефоне. Ни о ком, кроме того смеющегося мужчины в красной рубашке.

Потом он пошел на работу, а я осталась. У меня были дела на сегодня. Вчера я точно знала, что сегодня день должен быть забит. Но сейчас, сидя в асфальтовой кухне, я помнила лишь данный факт.