В последнее время западными исследователями предпринимались попытки представить суды над ведьмами как стремление общества определить свои нравственные основы и характер, как результат отношения к политической власти в эпоху Возрождения, как осуществление важных социальных функций и т. п.[282] Высказывалось мнение, будто преследования были выражением желания правящих классов подавить протест народной массы, принимавший форму религиозного мессианства, представить церковь и государство действенными защитниками общества от вражеской рати. Показательно, что подавляющее большинство жертв гонений принадлежало к социальным низам. Как писал один американский автор, важно выяснить, не почему общественные верхи были «одержимы уничтожением ведовства, а скорее почему они были одержимы созданием ведовства»[283]. К этому справедливому замечанию следует все же прибавить, что нередко картина оказывалась более сложной, что орудием гонений пользовались не только реакционные, но и передовые для той эпохи круги общества[284].

Ведовские процессы можно отнести и к проявлениям социальной истерии (так предлагает, в частности, X. Тревор-Ропер) [285], но лишь при условии более или менее четкого определения содержания столь расплывчатого понятия. Ведь неопределенность его позволяет, например, консервативным авторам тенденциозно характеризовать действия масс в периоды революционных кризисов, ставить знак равенства между «истерией» и любыми проявлениями классовой борьбы, народного насилия над эксплуататорами. Ложное изображение буржуазными учеными народных движений в виде массовой истерии берет начало как раз в действительной истерии, но реакционной, нагнетаемой правящими классами для достижения корыстных целей. Если же освободить понятие «социальная истерия» от такого истолкования, то оно окажется применимым только к некоторым действиям определенных общественных групп, явно нерациональным с точки зрения их классовых интересов. Порождением такой истерии окажутся все формы политического террора, направленного против заведомо не представляющего никакой опасности или мнимого противника, которыми могли быть «ведьмы» в XVI–XVII вв., явно бессильные религиозные или национальные меньшинства, остатки побежденных и полностью сошедших с исторической сцены социальных прослоек, носители каких-то определенных идеологических воззрений, ни прямо, ни даже косвенно не угрожающих основам существующего порядка, и т. д.

Однако, признавая неразумными открыто прокламированные цели такого гонения, можно ли считать, что у его вдохновителей вообще не имелось рациональных мотивов для «охоты на ведьм»? Безумие имело свою систему, вполне разумное, хотя, конечно, далеко не всеми гонителями осознаваемое основание. Террор, развязываемый во время «истерии», бывал направлен не только и даже не столько против группы, являющейся его объектом, сколько против основной массы населения, становился средством удержания ее в подчинении — путем соучастия в гонениях, а также усиления в такой обстановке идеологического воздействия со стороны правящих классов. Условия, когда даже активный участник гонений мог завтра оказаться их жертвой, когда критерии «вины» становились крайне зыбкими, должны были обеспечивать в кризисные периоды слепое повиновение, которое в «обычные», спокойные времена гарантировалось привычкой к подчинению авторитету верховной власти, силой государственного аппарата. «Охота на ведьм», поскольку приспешником сатаны мог быть объявлен любой и каждый, кто угодно, вплоть до непокорных судей, в этом смысле вполне отвечала интересам правящих кругов в XVI и XVII столетиях.

Идеология феодального мира, социальнопсихологический климат эпохи стимулировали возникновение и других форм массовой истерии (например, паники, связанной с ожиданием конца света в разных районах Германии в 1524, 1533, 1584 гг.; влиянию первой из них поддался и сам император Карл V). Несомненно, что те же причины способствовали обострению конфликта между наукой и религией, приведшего к судам над учеными. Достаточно напомнить наиболее известные из них — процессы Джордано Бруно и Галилео Галилея. Инквизиторы обвиняли Галилея в том, что он выдает гипотезу Коперника, полезную для астрономических расчетов, за объективную истину[286]. Объективной истиной для судей были ведовские козни и бесовский шабаш. Поэтому так расходится с истиной католический историк П. Даниэль-Рол, когда он мягко журит инквизиторов лишь за неумение объяснить, «каким образом теология может быть приведена в согласие с наукой»[287]. В ноябре 1979 г. папа Иоанн Павел II, объявив ошибочным приговор инквизиции по делу Галилея, выразил надежду, что это будет способствовать «плодотворному согласию между наукой и верой…»[288].

Массовая истерия, находившая выражение в ведовских процессах, как уже отмечалось, хронологически точно совпадает с конфликтом протестантизма и контрреформации в XVI–XVII столетиях. Это заставляет задуматься, не существует ли подобной же связи и в другие эпохи. Стоит лишь поставить этот вопрос, чтобы стал очевидным ответ. Такое совпадение явно прослеживается во всех подобных конфликтах. Поскольку же речь идет о новой и новейшей истории, оно особенно ясно обнаруживается во времена, когда предпринимались попытки военного решения конфликта или велась подготовка к такой возможности. Примеры многочисленны — от Вандеи времен Великой французской революции до нацистского «третьего рейха» или США времен разгара «холодной войны» и разгула маккартизма. Об этом следовало бы задуматься западным ученым, которые ищут корни «массового безумия», «общественной истерии», имеющей немало сходного с тем, что пришлось пережить людям во многих странах и в нашем, XX столетии[289].

Гонения начали ослабевать в конце второй трети XVII в. В это время стали прислушиваться к голосу противников преследования, особенно Фридриха Шпее. Его знаменитая книга «Предостерегающее сочинение в связи с ведовскими процессами» первоначально была издана анонимно, и имя ее автора стало известно только в начале XVIII в. (в 1731 г. очередное издание книги Шпее появилось уже с его фамилией и с цензурным разрешением иезуитского ордена).

Наиболее значительным произведением второй половины XVII в., направленным против «охоты на ведьм», был «Заколдованный мир» амстердамского священника Балтазара Беккера, первый том которого вышел в 1691 г., а второй — в 1693 г. Подобно своим предшественникам Беккер не отрицал самого существования дьявола, в чем его обвиняли демонологи (включая и синод голландской реформатской церкви, отстранивший автора «Заколдованного мира» от исполнения обязанностей проповедника). Но Беккер отнимал у князя преисподней способность вмешиваться в земные дела. О дьяволе, указывал Беккер, мы знаем лишь то, что содержится в Священном писании. А отсюда следовал вывод: никогда не существовало и не существует ни колдунов, ни колдуний, все смертные приговоры, вынесенные на бесчисленных ведовских процессах, были просто юридическим убийством. Собственно, вера в ведовство уже исчезла среди образованных людей того поколения, к которому принадлежал Беккер. Однако они формулировали свою позицию очень осторожно. Так, известный английский писатель Аддисон в начале XVIII в. замечал, что, по его мнению, нечто вроде ведовства существует, но нельзя верить любому обвинению в занятии колдовством. Беккер, тоже оставаясь непоследовательным, шел дальше. Неудивительно поэтому, что его категорическое отрицание факта ведовства произвело сильное впечатление. Вскоре вышли немецкое, английское и французское издания первого тома «Заколдованного мира».

Несмотря на ярость церковников, Беккер встретил сочувствие даже во влиятельных буржуазных кругах Амстердама. Городское управление и после устранения Беккера с поста проповедника продолжало выплачивать ему жалованье, а впоследствии-пенсию его вдове. Беккер скончался в 1698 г. По его просьбе были записаны разговоры с сыном и друзьями, которые он вел незадолго до смерти. Эти материалы были сразу напечатаны, как указывалось в заголовке, чтобы «предотвратить ложные слухи». Ведь сколько врагов Беккера и просто любопытных ждало его смертного часа, считая, что дьявол непременно появится, чтобы забрать в пекло дерзновенного, осмелившегося отрицать его власть. В результате новейших исследований выявлено, что влияние книги Беккера за пределами Нидерландов было менее заметным, чем прежде полагали историки.

Несомненно, что причиной признаний большинства ведьм была пытка. По мнению либеральных историков инквизиции, писавших в прошлом столетии, и наиболее крупного из них, Ч. Ли, широкое внедрение пытки в XVI в. послужило основой для судов над ведьмами, а ликвидация пытки привела к прекращению этих процессов. В этом тезисе заключена большая доля истины, но не вся истина. Как известно, в Англии показания на ведовских процессах часто давались без пытки[290]. В Пруссии применение пытки было сильно ограничено в 1714 г. и полностью отменено в 1740 г., хотя закон 1727 г. уже прямо запрещает верить любым утверждениям о договоре с дьяволом, полетам на шабаш и тому подобном. Несомненно, этот закон с запозданием легализовал устоявшуюся практику. В Баварии преследование ведьм было прекращено в середине XVIII в., а пытка упразднена только в 1806 г. Это лишь отдельные примеры. Скорее недоверие к показаниям о колдовстве, полученным под пыткой, способствовало ее ликвидации, чем отмена пытки — прекращению ведовских процессов.

Постепенное изменение позиций судей сначала происходило еще в привычных формах. Например, высказывалось сомнение, не являлись ли сами преследования ведьм следствием дьявольского обмана. Позднее стали признавать невменяемость обвиняемых. Разъяснялось, что несчастья — результат не злых чар, а воли божественного провидения. Приписывание обвиняемым чародейства стали считать суеверием или мошенничеством. Однако перехода от наказания за ведовство к осуждению за обвинения в ведовстве — по крайней мере в Германии — все же так и не произошло[291]. В 1766 г. патер Ф. Штерцингер в речи, произнесенной в Баварской академии наук в Мюнхене, разъяснял: «Отрицать дьявола — неверие; приписывать ему слишком мало власти — заблуждение; придавать ему чрезмерно много власти — суеверие» [292].

С ведовскими процессами было покончено в результате вызванных всем ходом общественного развития секуляризации идеологии и быстрого прогресса естествознания, что некоторые исследователи называют «научной революцией»[293]. Если в XVI в. демонология как-то могла соприкасаться с учением неоплатоников о влиянии невидимых духов, то ее невозможно было совместить с механикой XVII в., с убеждением, что даже несчастные случаи настолько не имеют ничего общего с «дурным глазом», что могут быть предсказуемы в целом с помощью теории вероятности. В XVIII в. демонология сохраняется только как пережиток. Конечно, попытки установить связи с князем тьмы не прекратились, но они все более приобретали характер причуды и моды на оккультизм. Когда еще в начале XVin в. маршал Ришелье, будучи послом при императоре в Вене, решил заодно аккредитоваться и при императоре преисподней, в Париже это породило только несмешливые куплеты[294].

Ришелье, посол наш в Вене, К черту обратил свой взор И смиренно преклонил колени, Чтоб вступить с ним в договор. Недурно все дела с тех пор Улаживает сей сеньор.

Когда патрон — владыка ада, Бояться за успех не надо.

Правда, и в XVni столетии передовая идеология Просвещения не воспрепятствовала подъему интересов к астрологии, алхимии, магии. Но этот интерес уже не находил прямого выхода в сферу политической жизни. Развитие классовой борьбы и общественной мысли проходило без сковывающих цут религиозной оболочки. Секуляризация общества, идейной борьбы привела к исчезновению импульсов к «охоте на ведьм», которая перестала быть эффективным средством достижения политических целей.

В конечном счете ведовские процессы XVI–XVII вв. — это следствие политических условий и идеологических форм, которые порождались в ту эпоху противоборством между феодальным и идущим ему на смену буржуазным строем. Они исчезли вместе с исчезновением этих условий и форм борьбы. «В то самое время, — писал Маркс, — когда англичане перестали сжигать на кострах ведьм, они начали вешать подделывателей банкнот»[295].

…В 1749 г. в Вюрцбурге была сожжена монахиня Мария Рената по обвинению в колдовстве. В 1775 г. в Польше было повешено 9 ведьм. А в последний раз сожгли в Европе «ведьму» по судебному приговору через десять лет — в 1785 г., в Швейцарии[296]. Однако и после этого немалое число женщин, подозреваемых в занятии черной магией, стали жертвами самосуда в различных странах.

Но ведовские процессы не принадлежат только истории. М. Мэррей призывала доверять показаниям обвиняемых на ведовских процессах. А нидерландский теолог Ван Дам в 1975 г. в книге «О роли демонов в истории и современности» объявил, что ведовское безумие и ведовские процессы были изобретением… дьявола, «победой сатаны над западноевропейским духом». (Разве не ясно, что князь тьмы никогда не позволил бы, чтобы судили его подлинных слуг?) Чувство стыда за эти процессы побудило общество, по мнению Ван Дама, впасть в рационализм, в отрицание существования дьявола и демонов. Это позволило сатане одержать «вторую победу над европейским духом…»[297]. Надо признать, что такая «победа» была весьма неполной и в Западной Европе, и в США, где, по данным Института Харриса, занимающегося изучением общественного мнения, 53 % опрошенных американцев убеждены в существовании дьявола[298]. И в наши дни в ряде сельских районов Франции местные жители, как свидетельствует известный историк Е. Ле Ру а Лядюри в монографии «Крестьяне Лангедока» (1966 г.), сохраняют веру в бесовский шабаш.

Что же касается позиции католической церкви, то Ватикан решительно отверг попытки либеральных теологов как-то смягчить колорит рассказов о происках князя тьмы. 15 ноября 1972 г. папа Павел VI заявил, что сатана — «это живое духовное существо, которое развращает и само развращено; это ужасающая, страшная, но таинственная и вызывающая страх реальность»[299]. Такие слова вполне могли быть произнесены в самый разгар «охоты на ведьм», четыреста лет тому назад.