Творческие люди – немножко другие, чем соседские «Марья Петровна и Семен Израилевич». Прочтите биографию Блока и Любовь Дмитриевны, прочтите дневники Толстого и Софьи Андреевны. Я не сравниваю нас с такими высокими величинами, но творческие люди – у них душа другая. Таких примеров много, и все были не очень счастливы. Счастье – это ведь такая мимолетная бабочка. Оно может быть от того, что сегодня удивительный закат и моя вибрация совпала с этой красотой и гармонией. И с людьми так же. Это очень мимолетные ощущения. Иногда счастье понимаешь по его отсутствию.
Борис Корчевников: Судьба вас свела с Высоцким. Вы репетировали его последний спектакль вместе. Боже мой, вы целую книгу написали «Мой Высоцкий». Какой он, ваш Высоцкий?
– У Высоцкого было несколько трамплинов. Один трамплин, когда мы все служили на Таганке. Сначала у него были небольшие роли, как и у нас. Мы все только что окончили училище, были все одинаковые. Никто не знал, кто вырвется, а кто нет. Но ушел из театра ведущий актер Губенко, который играл всех главных героев, и его роли достались Высоцкому: и «Добрый человек из Сезуана», и Керенский, и Чарли Чаплин, и так далее. Когда в такой ситуации входишь в образы, которые создал другой актер, – это прекрасная школа. Это был первый трамплин для Высоцкого.
А вторым трамплином, конечно, была женитьба на Марине Влади, потому что она для России была колдуньей…
Сейчас Высоцкого вы воспринимаете как результат. Но в то же время многих талантливых актеров с Таганки сейчас никто не помнит, никто не знает. Потому что таланту надо служить. У кого хватало силы воли на это служение, тот и вырывался. У Высоцкого этот подъем был круто-вертикальным. И в эту топку уже пошло все: и своя жизнь, и свое здоровье.
Никто не знал, что происходит. Все видели эти уколы, но они могли быть от чего угодно. Под конец он прямо во время спектаклей выбегал в кулисы, чтобы прямо через брюки сделать себе укол. Высоцкого очень любили, даже Любимов, хотя он очень часто пытался его уволить из театра за срывы. Помню, как-то в последний год он кричал на собрании, что покончит со звездной болезнью актеров, имея в виду и Высоцкого, и меня в какой-то степени, потому что я тогда очень много снималась. И на вечернем «Гамлете» мы друг другу с Высоцким сказали: «Ну как, звезда, ты в порядке?»
Высоцкий сорвался на очень высокой ноте, он недовоплотился. Он умер 25 июля 1980 года, а 27-го у нас должен был быть последний спектакль, и после этого мы уходили в отпуск. У него уже был паспорт и виза во Францию, чтобы лечиться от наркозависимости. Но он не успел. Помню этот день. Я прибежала к десяти часам на репетицию в театр на служебный вход. И при входе стоял Алеша Порай-Кошиц – заведующий постановочной частью. Он сказал мне: «Не спеши», я говорю: «Почему?» Он ответил: «Володя умер». Я спросила, не понимая: «Какой Володя?» Он произнес: «Высоцкий». И когда я вошла в театр, было отупение от шока. Я думаю про людей, которые в горе плачут: «Какие счастливые, это все у них пройдет. Горе ливнем изойдет». Осознание беды – оно же постепенное. И чем больше боли, тем дальше труднее. Это я поняла после смерти своего мужа.
Когда Высоцкий умер, мы даже не могли о нем опубликовать хороший некролог, так все было закрыто. И вдруг мне позвонил мой приятель Юра Зерчанинов, он работал в «Советской культуре» журналистом, и говорит: «Наш шеф уехал в отпуск, давай что-нибудь напечатаем о Высоцком». У меня, слава богу, были свои дневники – целый подвал, и мы написали о нем. Это была первая публикация, за нами стали писать о нем и другие, но книг не было. И мне заказали первую книжку о Высоцком. Я ее написала, она называлась «Высоцкий, каким помню и люблю». В основном там были театральные роли, которые я знала. Ее переиздали, и без моего ведома вышло другое название «Мой Высоцкий». Мне ужасно не нравится это название, но я человек неконфликтный. Я только очень попереживала сама с собой и подумала, что это нехорошо, но что делать. Это книга не о его последних годах, хотя они там тоже есть.
Борис Корчевников: Как вы учились жить в мире без этих людей – Валуцкого и Высоцкого?
– Ну что значит училась? Живу, живу… Я играю в «Гоголь-центре» спектакль Ахматовой «Поэма без героя», играю моноспектакль «Старик и море», который поставил Анатолий Васильев, пишу какие-то книги. Например, сдала в издательство книжку об Эфросе. А сейчас написала книгу, которая называется «Всему на этом свете приходит конец». Ведь действительно, всему на этом свете приходит конец: и конец Таганке, и конец спектаклю, и конец каким-то отношениям, и конец жизни в конце концов.
Если оглянуться назад и вспомнить, когда я была по-настоящему счастлива, то мелькают искры – когда отец приехал во время войны, а я была у бабушки во Владимире в эвакуации. Ему дали два дня побыть дома, видимо, он был легко ранен. И я помню, как мы спускаемся с ним с горы. Мы вдвоем стоим на одних лыжах – он впереди, а я сзади, схватив за его ноги. С одной стороны, очень страшно, а с другой стороны, абсолютная защищенность. Вот этот страх и защищенность – это счастье. Но я уже вспоминаю эту девочку как другого человека. После этого была еще большая, целая жизнь…
Ирина Скобцева
Ирина Скобцева прожила огромную жизнь с великим Сергеем Бондарчуком, а потом потеряла его, похоронила. После потеряла и свое сокровище, их дочку Алену. Но до сих пор после всех этих потрясений судьбы она остается главной хранительницей огромного актерско-режиссерского рода Бондарчуков.
В 28 лет Скобцева впервые снялась в кино, сыграла роль Дездемоны в фильме Юткевича «Отелло». Эта картина подарила ей всесоюзное признание и любовь всей ее жизни – Сергея Бондарчука. Ее называли разлучницей, ведь когда начался их роман, Бондарчук был женат. Очень символично, что первая режиссерская работа Сергея Бондарчука называлась именно «Судьба человека». Фильм тогда покорил сердца зрителей всего мира. Этот успех во многом случился благодаря ей, Ирине Константиновне. Она всегда была рядом с мужем и в кино, и в жизни. И она, и он много работали, но это не помешало им воспитать двоих детей – Федора и Алену. Их называли детьми «Войны и мира», потому что оба появились на свет во время съемок этого фильма. Брак с Сергеем Бондарчуком продлился 35 лет. Разлучить их смогла только смерть. Она и разделила жизнь Скобцевой на до и после. А потом еще одна страшная трагедия… В сорокасемилетнем возрасте ушла из жизни ее дочь, талантливая актриса Алена Бондарчук. Но до сих пор они незримо присутствуют в ее судьбе, в судьбе Ирины Скобцевой.
– Чувства между мной и Сергеем Федоровичем появились задолго до «Отелло». Мы познакомились за полтора-два года до съемок этого фильма на троллейбусной остановке около студии Горького. Потом всю дорогу ехали вместе в троллейбусе, и Бондарчук охранял мое жизненное пространство. Было жарко и очень много людей. И вот, по-моему, тут у нас мозги и поехали. Если бы был какой-нибудь прибор, который бы измерял, улавливал тогда наше состояние, он бы, наверное, зашкалил от чувств, возникших между нами.
Потом до совместных съемок мы с Сергеем Федоровичем виделись всего три раза. Сначала встретились на чтении стихов, потом на вернисаже в Академии художеств, ну, и уже когда я пробовалась в картину «Отелло». И вот это ощущение между нами, вот это «тук-тук-тук» было все три раза – сердце билось бешено!
Когда меня утвердили, я была худая-худая и подумала: «Надо хоть немножко поправиться». Я стала пить молоко с маслом, и у меня такой диатез начался! Объявляют перед началом съемок «освоение» образов, а я вся в буграх. А «освоение» – это полное перевоплощение: и костюм, и грим. И моя физиономия в буграх меня так смутила! А у нас в третьем павильоне был длинный коридор, и когда мы вошли в него уже полностью в образах, Сергей Федорович накрыл меня своим плащом и взял за плечи. И мы вошли в павильон в этом состоянии. Так мы начали репетировать сцену, когда наши герои идут в сенат и будут признаваться, что любят друг друга.
Потом была репетиция с Сергеем Федоровичем и со вторым режиссером. Мы читаем текст, разыгрываемся, дочитываем до конца, и я в роли кричу: «Дай помолиться!» и «бу-бух» о стол головой, как будто это Дездемона ложится в кровать. Ударилась сильно и думаю: «Что делать-то? Что со мной происходит?» И вдруг чувствую на затылке руку Бондарчука. И он говорит: «Поучиться надо. Театр – это театр, а кино – это кино». И моя голова продолжает лежать на столе, а он мне читает нотации: «У вас будет всего одна премьера – когда скажут: „Мотор“. И только к этой премьере надо так готовиться».
Но «шаровая молния», которая поразила нас тогда на троллейбусной остановке, продолжала гореть между нами. На съемках «Отелло» произошла мистическая история. Приехали французские продюсеры отбирать картины на Каннский фестиваль. Они посмотрели наш отснятый материал, и после этого Сергей Иосифович Юткевич – режиссер «Отелло» – стал маяться, чего-то ему не хватало. Вдруг он говорит: «Надо Бондарчука и Скобцеву отправить в Ригу. Мне нужно три плана снять, как они стоят и венчаются в церкви. На один день, на несколько часов». Мы полетели. Быстренько после самолета переоделись: Сергей Федорович превратился в мавра, а я в Дездемону. Вошли в церковь. Нам сказали встать на колени, и там уже кто-то стоял с подушечками с медными колечками. И то ли священнослужителя не предупредили, что это съемка и все не по-настоящему, то ли наши из съемочной группы это подстроили, но нас начали венчать по всем правилам. Когда мы стояли на коленях, я чувствовала, что у Бондарчука нога ходила ходуном от волнения. И нам надели эти медные колечки. Когда мы выскочили из храма, Бондарчук мне сказал: «Ну, Скобцева, теперь ты от меня не отвертишься». И потом он предложил группе: «Мы же в Риге, пошли выпьем кофе с „Рижским бальзамом“ и отметим это великое событие». Вот так мы обвенчались. А у нас в СССР обручальные кольца тогда, по-моему, даже не продавали. И Сергей Федорович привез два настоящих обручальных колечка из Риги. После этого случая такие колечки все наши режиссеры и актеры тоже стали носить. Мне кажется, что это замечательно, надеть на палец кольцо, символизирующее связь с мужем.
Потом «Отелло» отправили в Канны. И я поехала представлять эту картину. Естественно, перед этим встал вопрос, где взять наряд, достойный Каннского кинофестиваля. Еще когда мы снимали «Отелло» в Судаке, там было сельпо, в нем продавали роскошный ситчик, три рубля метр. Я еще тогда его купила на всякий случай. И из этого ситца было сшито мое платье для красной ковровой дорожки в Каннах. Также у нас был потрясающий художник по костюмам в «Отелло», и он сказал: «Юбку к платью мы тебе сошьем из вологодских кружев». Ее насурьмили и погладили так, что она была очень пышная. И я вернулась из Канн с титулом «Мисс Шарм». Я сумела обойти в этом рейтинге всех мировых знаменитостей. Помогли, в том числе, годы обучения в школе-студии МХАТ. Там нам преподавала настоящая графиня, и мы делали потрясающие этюды из жизни. Моя фотография даже появилась в «Paris Match». На тот момент этот журнал нельзя было ввозить в Советский Союз, и на таможне у меня его вытащили. Потом папа где-то по какому-то великому блату достал его, но, к сожалению, этот номер у меня все-таки пропал.