— Путаешь ты, Пахом Терентьич, — сказала Олена. — Скажи ин правду-то. Не таи. Видно, что́ худое ведаешь, да молвить не хошь.
Пахом только руками развел и головой покачал.
А тут нагнали их поп Силантий, да Прошка квасник. Тоже на казнь поглядеть ходили. Пахом благословился у попа, а потом и говорит:
— Вот пытает меня Олена, что́ с Ондрейкой сталось. Какой указ ему от государя. А я и сам не ведаю.
Поп только заговорить хотел, а Прошка ему и рта открыть не дал.
— Вы меня послухайте, — молвит. — Я то́ все подлинно ведаю. Развелось на Москве этих ведьмов видимо-невидимо. Сладу с окаянными нету. Знать, большая сила бесовская на Москву пущена. Вот государь и надумал бесов тех попужать, аль с русской земли вовсе прогнать. А Ондрейка бесов скликать мастер.
— Лжа то́, Прошка! — крикнула Олена. — Не колдун он вовсе!
— А ты слухай, знай, — говорил Прошка. — Вот государь и указал. Велеть Ондрейке бесов всех скликать. А как беси плясать учнут, хвостам их всех связать и в огонь кинуть, а патриарх их крестом закрестит, чтоб не ушли. А как не кинет Ондрейка, то его самого в сруб кинут.
— Ой, Прошка, не может того статься! — крикнула Олена. — В сруб! Ондрейку? Пахомушка! Лжу он молвит? Не сожгут Ондрейку в срубе?
— Да вишь ты, — начал Пахом. — Може, и не сожгут. Там сказано, коли указ государев не сполнит, — сожгут. А, може, он сполнит.
— Да какой указ-то?
— Я ж тебе молвил, — заговорил опять квасник. — Я все подлинно ведаю…
— Полно ты, Прошка, — остановил его поп Силантий. — Неподобное молвишь. Христианам и слушать-то такие речи грех. Не про то вовсе указ, Олена. Сказывал я тебе вечор, Олена. Больно гневен государь на лекарей за царевича. Ноне, сказывают, пуще недужит царевич. Вовсе ножками не шевелит. Вот, чтоб лекарям не повадно было, государь и указал Ондрейку на Ивановской площади перед дворцом в срубе сжечь.
— Сжечь? — крикнула Олена. — Ох, про̀клятые, ох, окаянные…
— Перекрестись, Олена, — сказал поп, — на кого ты лаешься? Мотри, народ кругом.
— Слухай, Олена, — сказал Пахом Терентьев. — Молвил я тебе, не так там сказано. А как — и сам не ведаю. А повезли Ондрея в дом князя Одоевского, на поруки князя. Пойдем ин с тобой лутче к Одоевскому князю во двор. Там, чай, из дворни кто нам растолкует. Ключник-то мне знаком — намедни седло княжеское чинить приносил. Седельник у их спортил вовсе.
Пахом взял Олену за руку и, не слушая ни попа, ни квасника, повернул с Оленой к Белому городу, где был двор князя Одоевского.
Пришли к Одоевским, а там вся почти дворня у ворот собралась, шумят, между собой разговаривают, и ворота настежь раскрыты. И ключник тут же.
Пахом прямо к нему пошел, поклонился и спрашивает:
— Что, Григорей Кузмич, не видал ли ты, не привозили-ль тут ко князю к вашему лекаря Ондрейку с приставом?