— Ишь, окаянные, сколь той нечисти развелось!
— Ладно. Ноне свадьбу, справим. В срубе их палач повенчает. То-то потеха, как визжать почнут!
Олена еле на ногах устояла. Благо Пахом Терентьев ее нагнал, за руку взял, а на парней крикнул:
— Чего рот разеваете, охальники! Кому слезы, а им лишь бы зубы скалить.
— А ты што, сатанин угодник, за ведьму заступаешься. Сам, видно, колдун. Леший!
Пахом, не слушая, вел Олену дальше.
Болото, не болото, а близко того. Грязь невылазная, и по дороге-то еле пройдешь. Да итти-то не далеко. Отступя от дороги сруб деревянный поставлен — не то колодец большой, не то избушка без крыши. Кругом солома навалена. А с одного краю лестница приставлена.
А за срубом дальше помост деревянный.
У Олены сердце так и упало, как она тот помост увидала. Тут, на плахе и голову, знать, отсекают. У Пахома вырвалась, подбежала, села на кочку, и глаз с помоста не спускает. Ничего кругом и не замечает. На грудь-то точно камень навалился. Не вздохнуть. И слезы не идут. Только и приговаривает про себя:
— Ондреюшка! Ондреюшка, Ондреюшка! О-о-о-о-о! Ондреюшка! Кровинушка! да что ж то? помереть бы мне, не видать бы того!
А народ кругом прибывает. Вдруг кричат:
— Ведут! Ведут!
— Вишь, ведьма-то косматая. Простоволосая, идет, бесстыжая! И не смерзнет, окаянная!
— Ништо, живо согреется!
— А за ей, мотри, жених, видно. Бес хромой. Вишь ковыляет!
— Так им, треклятым, и надобно. Здесь повенчают, а в пекле им беси пир сготовят.
Олена голову в колени зажала, чтоб не слышать, да вдруг подумала:
— Ондреюшка-то меня, чай, выглядывает. — Вскочила, глядит: толпа кругом. Дьяки, подъячие, стрельцы, и все к срубу идут. Где ж Ондрейка-то? Сердце, как прыгнет! — може, его и нет тут, — помиловали? Ох, не, — вон он, сердешный. У помоста между стрельцами стоит, и голову во все стороны ворочает, ее, видно, высматривает.
— Тут я! — крикнула Олена, — Ондреюшка! Тут, болезный. — Кинулась к нему, а стрельцы за обе руки схватили.
— Куда лезешь, баба! Стой, где стоишь. Время придет, прощаться допустят. Нишкни, не то прогонят.