«С чего это опер разугощался? Всегда у зэков стрелял, на халяву ездил, а тут расщедрился эдакий жлоб. Не с добра. Надо ухо востро держать, чтоб не воткнул он меня мордой в какое-нибудь говно, доброго от него ждать не приходится», — думал Шилов.

— Ну как жизнь, фартовый? Как настроение? Не упал духом? Нравится ли тебе у нас? — засыпал вопросами, не дожидаясь ответов.

— Чего спрашиваете? Сами видите. Все на ваших глазах.

— В бараке тебя не обижают?

— Иль я баба? Как себя в обиду дам? — удивился Димка, сбитый с толку пустыми вопросами.

— Ну да их много. Мало ль что. Всякое бывает…

— Я — один с них. Никому на хвост соли не сыпал. На чужую пайку хавальник не разеваю.

— Значит, освоился с людьми. Своим стал. Это хорошо, Шилов. Это прекрасно, что и колхозник, а сумел стать своим среди интеллигентов. У вас ведь там рабочей косточки совсем немного. Человек пять. Зато остальные!.. Общаетесь хоть с ними?

— Разговариваем, — буркнул Димка.

— И о чем? Наверное, о событиях в стране говорите? — загорелись глаза опера.

— А хрен ли мы в них секем? У нас что, радио над шконкой? А если б и висело, до него мне, когда вся жопа в поту и в мыле после работы? Дай Бог до утра не околеть! — сорвался Димка.

— Ну да, конечно, устаете. Нормы стараетесь перевыполнять, чтоб по половинке выйти. Это понятно. Но я бы сумел помочь тебе. Если ты мне поможешь, — прищурился оперативник.

— Говорите.

— Там у вас в бараке по бытовым статьям окопались политические. Как мне известно, ты их, как и я, терпеть не можешь. За болтовню. За то, что всякая вошь пытается из себя что-то корчить и ругает власть. Дискредитируя тем все руководство страны, нашу политику. Хотя ничего в этом не соображают. Ведутся ведь такие разговоры у вас?

— Не прислушивался.

— А спрашивали, за что осужден?

— Сам говорил. А чего скрывать? Не общак. Цены не имеет.

— И что сказали ваши, услышав причину ареста и срока?

— А ни хрена не вякнули. Я ж деду про свое трехал. Другие, видать, не легче меня влипли. Даже хари отворотили, — ответил Димка.

— Никто не посочувствовал?