— Не серчай, родимый. Я тому сну не хозяйка была. Сказываю, что привиделось. От того сна и нынче сердце мое болит. А и как тебя от лиха уберечь, одному Богу ведомо. Я уже отходящая. Но ты знай, завещанье я на тебя написала. На все хозяином останешься. На дом, скотину и вклад на книжке. Твое оно. Сгодится. На поминки мои не скупись. Жила я прижимисто, а уйти должна светло…

Как сказала бабка, так оно и случилось. Умерла перед Пасхой, в чистый четверг. И верно, чай допить не успела. Выронила чашку на колени уже из мертвых рук. И осталась в памяти такою же улыбчивой, мудрой, какою была всю жизнь…

— Никогда не говори про политику. И не слухай те брехи об ей. Беги от тех бездельников, какие судачут про власти. Мы — люди темные, маленькие, потому не наше это дело. Коль от беды уйти хочешь, от политики, как от нечистого беги. Она — страшней черта. Держись дальше от тех, что власти хают. Пасись друзей. Не верь людям. Замок не только на избу, а и на язык, на сердце повесь. И ключ подале запрячь. Живи тихо, не высовываясь, — говорила бабка за день до смерти. И предупредила: — От политики многие нынче по тюрьмам помрут. Земля кровью изойдется. Уже пошел кровавый след от властей. Они ни брехунов, ни смутьянов не пощадят. Многие заплачут. Еще больше — сгинут.

И Димка молчал… Накрепко запали в душу слова тетки. А вскоре и впрямь начали до него доходить страшные слухи. И Шилов старался не общаться с людьми. Но от всего не убережешься. Он сторонился людей грамотных, начальства. А сгорел на полудурке.

— И надо же было вляпаться, — ворочается на шконке Шилов, проклиная Кешку в который раз.

Политика… В доме Шиловых таких разговоров не велось. За день выматывались так, что к ночи собственное имя забывали.

Ольга вообще не признавала пустой болтовни. Девчонки в ней не разбирались. Димке она совсем ни к чему была.

Девчонки его, непутягу, отцом стали называть. Во всем слушались. Помощницами росли. Вон старшая уже в седьмой класс пошла. В девушки растет. Приданое собирать надо. Чтоб замуж по-людски отдать, без попреков в будущем. А там и вторая вырастет… Эх, годы, годы. Как быстро летят. Кажется, еще вчера водил девчонок за руки, носил на плечах. Нынче они под руку его берут, чуть не до плеч ему головенками достают. А ведь Шилов в деревне самым рослым мужиком был. Вот и дочки в него. Не зря его фамилию носят.

— Не кровные, потому и не пишут, — вздыхает Димка обиженно. — Вон и Ольга. Словно и не была женой. Хоть бы весточку иль сухарей прислала бы, — злится мужик.

А зэки барака читают письма из дома. В них не просто вести, в них знак человеку, что любим и нужен, что ждут его.

Но о том лучше не задумываться, не бередить душу.

«Завтра снова на работу. Надо успеть отдохнуть. Чтоб полторы нормы сделать, не меньше».

Димка укрылся с головой фланелевым легким одеялом, стараясь хоть немного согреться, чтобы поскорее уснуть, и почувствовал, как кто-то настырно тормошит его.

Шилов высунул голову из-под одеяла. Тощий бабкарь нагнулся к самому уху.

— Вызывают тебя, — указал на дверь.

— Кто? — не понял Димка.

— В спецчасть. Оперативник, — сказал едва слышно и тут же исчез.

— Чего им из-под меня понадобилось? — огляделся вокруг. Но зэки ничего не заметили, занятые каждый своим делом, они даже головы не повернули в сторону Шилова.

Когда Дмитрий пришел в спецчасть и спросил — вызывали его или произошла ошибка, оперативник торопливо предложил ему присесть и, расположившись напротив, начал издалека. Предложил папиросу — длинную, дорогую.

— Нет, я свои потребляю. От других кашель случается, — отказался Дмитрий, насторожившись.