— Не распускай хвост, Шило! Туда ты если и вернешься, только через шизо! Либо договоримся…

— Трехал я уже. В стукачи — не сфалуюсь. Кранты на трепе! — настаивал Димка.

— Совсем мозги отморозил! Ты что, сам себе враг? Воли не хочешь? Иль не соображаешь, что прежде чем тебя вызвать, все просчитали? Всего год поработаем. И валяй на волю! Ты нас не помнишь, мы тебя забудем! А нет — звонковать придется. Без зачетов. Сам знаешь, они на политических не распространяются! А чтоб сговорчивей стал да решимости тебе прибавить, отдам тебе все письма, какие из дома пришли за это время. И впредь их получать будешь. Коли сработаемся. Ну, а откажешь — ни черта не получишь, понял?

— Что, я крайним стал? Иль сучьня в зоне перевелась? Да за навар любой политический, не раздумывая, весь барак с потрохами заложит. Впридачу с начальником зоны. Я-то вам на что сдался? — переминался с ноги на ногу Шилов.

— Это мы и без тебя знаем. Но среди работяг ты — самый подходящий. На тебя никто и не подумает, что с нами сотрудничаешь. Свое доказал. Давно. Тебе — доверие! И все путем.

— Так если они уже в ходке, чего теперь их морить? Куда хуже? — не понимал Димка.

— Среди работяг политических полно. А в политические такие, как ты, влипли. Вот и надо порядок навести.

— А какая разница? В одной зоне, одна баланда, только бараки разные, — усмехался зэк.

— Разницы нет, говоришь? Шалишь, Шило. Вон у тебя зачеты! На половинке сидишь. Жрешь трижды в день. А не дважды, как политические. Работаешь в цехе, а не на погрузке — на холоде и дождях. Имеешь выходные. А они — нет. Отовариваешь в ларьке зарплату. Политические о том и не мечтают. В баню каждую неделю ходишь, они — в две недели один раз. В праздники — кино смотришь, получаете дополнительную пайку. Чего политические не знают. У тебя и матрац, и подушка есть. Где ты видел эти блага в прежнем бараке? Забыл все? Вернуть тебя, чтоб вспомнил? — улыбался оперативник одними губами.

— Подумать надо, — сник Димка.

— А чего тут думать? Чего тянуть? Не целку теряешь. Тебя кто заложил, меж нами, по-человечески говоря? Да такой же говнюк, как эти — политические. Так ты хоть за свое сорви с них. Иль напоминать мне надо? Если б не такие, жил бы на воле, как человек, век бы нас в глаза не видел, — ударил опер по самому больному без промаха.

— Где письма для меня? — протянул руку Шилов.

— Значит, договорились? — не торопился оперативник.

— Лады, — коротко ответил Димка, пряча глаза. Пять писем отдал ему оперативник. И, усадив перед собой, инструктировал Шилова, какие сведения нужны, как выводить на нужный разговор и сообщать оперу о результатах.

Димка вышел от него с оглядкой. В барак вернулся скучным, расстроенным. Все письма заново перечитал. Даже сердце заболело. Он ведь был уверен, что Ольга не ждет его. Что помирилась с первым мужем. Уехала к нему подальше от позора. Ведь натыкался он на их переписку. Придраться, правда, было не к чему. Мужик тот лишь о детях спрашивал, помощь предлагал…

Ольга ждет его! Димку! Скучает и любит. Не верит, что виноват. Спрашивает, почему не отвечает на ее письма? Обо всех домашних новостях сообщила.

Старшая дочь, Настя, теперь уже совсем взрослой стала. Дояркой работает. Младшая — на пасеке помогает. И в вечерней школе учится. Хотела в техникум поступить. Да не приняли. Потому что в анкете своим отцом его, Димку, указала. Вот и отказали девчонке в приеме из-за Шилова. Ну да она не расстроилась. Поначалу трудно было. Теперь все наладилось. И дом, и хозяйство, не хуже, чем у людей…

Плыли перед глазами строчки.

«За что разлучили?» — чуть не разрывалось сердце от боли. И Шилов, вспомнив недавний разговор с оперативником, уже и сам решил пойти на все, лишь бы скорее вырваться, вернуться домой. Пусть и придется заложить кого-то. А чем они лучше Кешки?

— Это откуда ж столько писем пришло тебе? То ни одного, то пачка враз? — удивился дед Миколай.