— Заберите жмура из кузова! Из карьера привез! — услышал голос водителя.
— Да выкинь во дворе у пекарни. Там его подберут, — откликнулся охранник.
И вскоре Кондратьев оказался под кучей угля, сдавившей ребра, голову, спеленавшей движение и дыхание.
Он испугался не на шутку, когда почувствовал, что ему недостает воздуха, и изо всех сил стал выбираться наружу. В ушах стоял перезвон. И вдруг отчетливо услышал:
— Эй, мужики! Гляньте, уголь шевелится! Если это жмур, то я кто?
Кондратьев вылез наружу задом. Весь черный, в угольной пыли. И, глянув на пекарей и кочегаров, сел на угольной куче.
— Ты что? Сдвинутый? Чего не слинял?
— Так это ты жмур?
— Во, шибанутый козел! Сам в зону нарисовался! Целый час на воле был. Без охраны! И не смылся! — удивлялись зэки и не верили собственным глазам.
За симуляцию и отлынивание от работы Олега Дмитриевича бросили в шизо.
Там уже сидели семеро мужиков из прежнего, воровского барака. Был и фартовый. Он лежал возле батареи, грел спину. Все остальные стояли у стен.
Олег Дмитриевич повалился на пол. Хотелось забыться. Пусть и на голом цементе. Лишь бы не сыпались на голову глыбы угля, удары охраны. Но едва он коснулся пола, воры взяли его на кулаки.
— За что? — не понимал Кондратьев.
— Закон не уважаешь, падла! Ты кто есть? Фраер! А он — законник, фартовый! Не то тебе, паскуде, нам при нем сидеть не положено! Секи! — поддели для памяти в дых.
Он стоял, прислонясь спиной к стене. Три дня без сна, выслушивая насмешки воров в свой адрес. Они обзывали его, материли, испытывая терпение.
Олег Дмитриевич молчал. Знал, скажи хоть слово, из-месят в котлету, втопчут в пол, и никто за него не вступится, не вспомнит о нем.
На четвертый день фартового увели из шизо, и Кондратьев не сел, свалился на цемент.
— Расписался, засранец! Кишка тонка! Ну что? Срежемся на него в рамса? — предложил косой.
— Сам откинется. Не хочу об жмура мызгать хер, не на помойке его нашел, — ответил Кобра.
— Кондратьев! На выход! — внезапно крикнул охранник от двери. И повел Олега Дмитриевича в оперотдел.