— Эй, ребята! Не о том спрашиваете! Узнайте лучше у него, за какие понюшки охрана не вернула его к блатарям, а к нам впихнула? Либо он раскололся у опера, или его «сукой» к нам подбросили, — услышал Кондратьев голос неподалеку.

— Я — сука? Кто это сказал? Молчишь? Так знай, меня чекисты судили. Из-за них тут мучаюсь! Неужели я — фронтовик — стал бы своему врагу помогать? — негодовал Кондратьев.

— Значит, раскололся! — послышалось в ответ.

— Если б так, меня к ворам вернули б непременно!

— А почему тебя с самого начала к ним не определили?

— Это проделки оперов. Мне они отчитываться не станут. Видел только, как шмонали воров. Крик стоял.

— Это и мы слышали.

— Бляшку охрана замела, наверное, в шизо. А меня за жабры брали. Но что выдавишь, коль гол, как сокол. Думал, и меня в шизо ведут. Да, видно, по дороге передумали, — лег на шконку Олег Дмитриевич.

— Выкуп с тебя ворюги просили?

— Две тысячи требовали. Да где я их возьму?

— Мужики, кончай галдеть. Дайте отдохнуть от ваших разговоров, — услышал Олег Дмитриевич недовольный голос и умолк. А вскоре уснул.

Ночью, когда все зэки барака уже давно спали, Кондратьеву приснилось, что воры снова проиграли его и опять вздумали опетушить. Навалились на него всей кодлой, за руки, за ноги держат. А Бляшка приставил к горлу Кондратьева финач и говорит:

— Только дернись, падла, ожмурю, как фраера! Лучше стань пидором, чем стукачом сдохнешь!

Олег Дмитриевич заорал в ужасе. Но это не Кобра. Это сосед по шконке задел ногой нечаянно. А Кондратьев весь в холодном поту вскочил на ноги. Бледный, он весь дрожал от ужаса.

Проснувшиеся от его вопля люди сочувственно головами качали, жалели сдавшие вконец человеческие нервы. Другие возмущались на новичка, доставившего столько беспокойства.

Олег Дмитриевич до утра не смог уснуть.

Только утром он понял, чем отличались политические от всех других зэков зоны.

Они не работали на территории зоны. Их ранним утром увезла машина на угольный карьер.

Ломы, кирки, не умолкая, долбили уголь. Не восемь — десять часов. Без обеда. Без перерыва, без перекура.

Брезентовые робы на морозе коробом становились. Лоб в поту, брови в сосульках. Руки в кровавых мозолях, ноги — как ледяные глыбы — не сдвинуть. Лица у всех черные, одни глаза видны.