В конце 1705 года отношения между королевой и герцогиней Мальборо не улучшились. Сара утверждала, что «королева избегала видеться со мной с глазу на глаз», а когда им все-таки доводилось встречаться, «она не бывала ни непринужденной, ни покладистой». Анна со своей стороны жаловалась, что именно Сара, проявляя отчужденность, относилась к ней с «великой недобротой», хотя королева не могла припомнить, что «когда-либо совершила нечто, заслуживавшее сию холодность». Большую часть 1706 года Сара отсутствовала при дворе, а в июле даже подумывала подать в отставку со своих должностей. Это было связано с внутренними политическими делами в Англии, в подробности которых здесь не стоит вдаваться, достаточно привести цитату из письма герцогини: «…кабинет министров не сможет выжить, если вы продолжите проявлять снисходительность к предательски настроенным тори».
Благоденствие семьи Хилл
Все прошедшие полтора десятка лет семья Хилл преуспевала исключительно за счет покровительства Сары. После смерти герцога Глостерского Элис Хилл потеряла свое место прачки при его дворе. Правда, Саре не удалось пристроить ее к Анне в качестве камер-фрау, но после настоятельных просьб герцогини королева пожаловала женщине пенсию в 200 фунтов.
Не оставила Сара своей заботой и младшего брата Эллис, Джека Хилла. Она оплатила его обучение в грамматической школе и приискала ему место пажа в штате принца Георга Датского. Далее он стал одним из камергеров герцога Глостерского, а после его смерти вернулся в штат Георга, но уже на должность камергера. Затем в 1702 году он получил офицерский чин в Колдстримском гвардейском полку. Сара подчеркивала, что ее муж дал на это разрешение исключительно по ее просьбе, невзирая на свое обыкновение говорить, что Джек Хилл «ни на что не пригоден».
Абигайль Хилл тем временем приложила великие труды к тому, чтобы из положения камер-фрау королевы подняться до статуса ее доверенного лица. Несмотря на ее будущую репутацию всесильной фаворитки, об этой особе известно на удивление мало. В своих записках обозленная герцогиня Сара демонизирует ее до такой степени, что возникает законное подозрение: вряд ли эта женщина была столь уж плоха. Касательно внешнего облика Абигайль Сара и ее близкий друг и секретарь Артур Мейнвеэринг с ощутимым удовольствием рисуют образ совершенно омерзительного создания. Они дали ей прозвище «Карбункулы» и описывали ее как «безобразную каргу» с «ужасным лицом» и «смердящим дыханием». На предполагаемом же портрете Абигайль в Национальной портретной галерее изображено довольно заурядное лицо.
Джонатан Свифт, любивший ее, как-то обронил, что она была «не очень пригожа» и чрезвычайно напоминала ему некую миссис Мэлолли, «которая была моей квартирной хозяйкой в Триме». Он пришел к выводу, что Абигайль обладала «простым здравым смыслом, большой правдивостью и искренностью… честной храбростью и мужеством, выделявшими ее из особ ее пола, твердостью и… была исполнена любви, долга и обожания к королеве, своей повелительнице». Государственный секретарь лорд Дартмут, чьи политические взгляды были сходны с воззрениями Абигайль, отмечал, что она была «чрезвычайно невежественна и вульгарна в своих манерах, весьма неровного нрава, по-детски невыдержанна и горяча». Переписка фаворитки почти не сохранилась, но дает достаточное основание для того, чтобы счесть ее женщиной с хитрецой, умевшей втереться в доверие.
Сара, вне всякого сомнения, обладала правом обличать свою родственницу за черную неблагодарность к ней, благодетельнице, столько сделавшей для бедняжки. Герцогиня отмечала, что, пока вероломство ее кузины не было разоблачено, Абигайль всегда «прикидывалась такой смиренной, встречая меня, всегда предлагала подколоть булавками мое манто». Однако в переписке Абигайль отсутствуют какие-либо угрызения совести, чувствуется, что, нападая на свою кузину, она испытывала явное наслаждение, что, впрочем, характерно для людей, возвысившихся из ничтожного состояния.
Обязанности фрейлин были не особенно обременительными, хотя, если Анна обедала на людях, им было положено прислуживать ей с преклоненным коленом. Одна их них присутствовала при одевании королевы, чтобы подать ей рубашку, а иногда ее веер. Кроме того, они сопровождали ее на приемы в королевской гостиной, присутствовали, когда королева выезжала открывать сессию в парламенте или на общественные собрания. Всего фрейлин было десять, причем четыре должности занимали дочери четы Мальборо. Остальные шесть играли чисто декоративную роль, их выбирали из аристократок исключительно на основании красивой внешности и образованности. От желающих из самых знатных семей, невзирая на небольшое жалованье в 300 фунтов, значительно превышавшее расходы на жизнь при дворе, не было отбоя. Считалось, что девушке будет легко найти себе подобающего мужа, тем более что фрейлине в случае замужества жаловалось приданое в 3 тысячи фунтов.
У четырех же камер-фрау служба была нелегкой. Каждое утро, когда королеву одевали, камер-фрау становилась перед ней на колени и наливала воду в таз, чтобы та могла омыть руки, в ее обязанности входило также прислуживать ей за столом. Кроме того, камер-фрау вменялось ухаживать за ее величеством, когда та болела. С точки зрения Сары, эти четыре женщины были не более чем горничные, выполнявшие лакейскую работу. Она однажды упомянула Абигайль, развешивавшую белье Анны, презрительно описав ее как «женщину, которая причесывает голову [королевы] и выполняет работы самого низкого свойства».
Следует учесть, что Анна очень рано превратилась в полного инвалида. Сохранились свидетельства современников, как часто «ее величество… страдала от приступа подагры при тягчайших болях и муках». Возможно, эти современники наблюдали ее даже не в худшем состоянии, поскольку, когда королеву особенно сильно донимали хвори, она пряталась от посторонних. В такое время только самым доверенным слугам дозволялось находиться подле нее, ибо ей доставляло большую «неловкость… присутствие поблизости чужого, когда у меня подагра и я вынуждена делать все лишь с посторонней помощью». В это время лицо ее становилось красным и покрывалось пятнами. Это дает современным врачам основание для предположения, что ее заболевания были вызваны не подагрой, а уже упоминавшимся выше синдромом Хьюгса вкупе с волчанкой. Именно волчанкой объясняется ее боль в конечностях, причиняемая артритом, воспаляющим мягкие ткани, окружающие суставы.
Первоначально Сара полагала, что доброта, проявляемая Анной в отношении Абигайль, было просто отражением любви королевы к ней самой. Однако приближенные к королеве слуги быстро поняли, что эта женщины приобрела особое значение для их повелительницы. Сара позднее с горечью отметила, что к 1707 году, «полагаю, вся семья ведала об этой любви больше, нежели я». Другая камер-фрау, миссис Беата Дэнверс, рассказывала об инциденте, свидетельствующем, что еще во время поездки королевы на лечение в Бат в 1703 году Абигайль обрела глубокое ощущение своей значимости и Анна «чрезвычайно любила ее». Эта жалкая камер-фрау выразила недовольство по поводу спальни, выделенной ей в доме, снятом на постой для королевы, и заявила, что и глазу не сможет сомкнуть в подобном помещении. Миссис Дэнверс разыграла перед Сарой преуморительную сцену. Герцогиню привело в полный восторг изображение ею «в высшей степени невоспитанных манер мисс Хилл, когда королева ходила за ней по комнате и умоляла лечь спать, раз двадцать назвав ее „дорогая Хилл“».
Когда Сара в 1705 году попросила королеву взять на службу Элис Хилл в качестве камер-фрау, Анна отвергла ее ходатайство, но воспользовалась этой возможностью для рассказа, насколько она ценит Абигайль. Объяснив, что ей не нравится, когда за ней ухаживают посторонние, королева утверждала, что Абигайль «прекрасно справляется без помощницы и обихаживает меня настолько хорошо, что я не желаю ничего другого». Однако, Анна обещала принять на службу Элис Хилл, если ситуация изменится, «считая, что эта женщина чрезвычайно неплоха. Если она подобна своей сестре, я уверена, она должна быть таковой».
Несколько ранее королева также совершенно недвусмысленно высказала свое одобрение Абигайль лорду Годольфину. К тому времени брат камер-фрау Джек с помощью герцога Мальборо получил звание капитана, но жаждал дальнейшего продвижения. Хотя на торговлю званиями смотрели неодобрительно, Абигайль надеялась, что королева сделает возможным для него распоряжаться своей должностью, дабы иметь возможность купить себе звание полковника пехотного полка. Анна написала Годольфину, прося его облегчить исполнение этого замысла.
«Если вы думаете, что у герцога Мальборо не будет никаких возражений против сего, я должна признаться вам, что буду рада, если сие исполнится. В общем, я против продажи, в данном же случае сестра Хилла, похоже, желает сего, а она являет собой настолько хорошее создание, что я была бы рада в любое время сделать нечто для нее, не являющееся неразумным».
Разумеется, в мае 1705 года Хилл был произведен в полковники 11-го пехотного полка. Тогда у Сары еще не было ощущения, что Абигайль стала исключительно близка к королеве. Только позднее она начала вспоминать признаки, казавшиеся ей ранее «странными и необъяснимыми», но слишком незначительными для возбуждения у нее подозрения или ревности. Например, однажды Сара уединилась с королевой, когда «внезапно сия женщина, не ведая, что я пребываю там, вошла с самым дерзким и веселым видом, каковой только можно себе вообразить, но, узрив меня, остановилась и тотчас же, сменив свою манеру и сделав самый торжественный реверанс, спросила:
– Ваше величество позвонили?»
Со временем Абигайль приобрела при дворе другого влиятельного покровителя. Она состояла в родстве с герцогиней Мальборо по материнской линии, но, по прихоти судьбы, по отцу приходилась троюродной сестрой Роберту Харли (1661–1724), видному политику-тори, государственному секретарю. Сара ядовито отметила, что Харли не спешил проявлять родственные чувства к нищенствующим сородичам, ибо «он и видеть их не желал, когда у них не было куска хлеба». Но к концу правления Вильгельма III Сара вынудила его сделать хоть какой-то жест в сторону обездоленных родственников. В это время старшему брату Абигайль позарез были нужны две тысячи фунтов для покупки должности в таможенном ведомстве. Сара написала Харли, сообщая ему, что, если он предоставит половину означенной суммы, она изыщет остальное. Харли счел нужным оказать ей эту услугу.
Как только Анна взошла на трон, Харли постепенно осознал, что эта дальняя кузина может стать полезной для него. Оказалось, что родственница разделяет его политические взгляды и хочет спасти его от цепких лап вигов. В качестве государственного секретаря он имел право на свободный доступ к королеве, но, поскольку его взгляды отличались от мнения Мальборо и Годольфина, ему хотелось внушать Анне свою точку зрения как можно более ненавязчиво. Однако дуумвират держал ушки на макушке и настолько пристально следил за каждым его шагом, что летом 1707 года герцог предостерег лорда-казначея: «Боюсь, что между королевой и мистером Харли слишком много общения». Поэтому государственный секретарь был рад тому, что Абигайль обеспечивала ему возможность тайно навещать Анну или, когда это было трудно устроить, служить проводником его интересов. Английский агент Великого пенсионария Голландии сообщал, что «сии беседы происходили в помещении для фрейлин». По его же донесению, Харли будто бы в полной мере эксплуатировал эту возможность, дабы «вселять в королеву отвращение к деяниям существующего кабинета министров, изображая ей чинимые ими злоупотребления».
Харли также очень ловко вверг Абигайль в положение обязанной ему особы, оказав ей помощь в личной жизни, ибо, похоже, именно он посодействовал ее браку с придворным по имени Сэмюэль Мэшем (1678–1758). Этот восьмой сын обедневшего баронета из Эссекса (читай: человек безо всяких средств к существованию) поступил на королевскую службу подростком, став пажом принцессы Анны. В 1702 году его назначили конюшим, через четыре года Сэмюэль смог получить место камергера принца Георга. Герцогиня Мальборо позже утверждала, что именно она обеспечила ему обе должности, хотя пришла к выводу, что в 1706 году сработали какие-то тайные пружины, видимо, королева хотела ублаготворить свою любимую камер-фрау.
Герцогиня презрительно писала, что Мэшем «прослужил при дворе по меньшей мере двадцать лет, не обратив на себя ни малейшего внимания, будучи всего-навсего добродушным, мягким незначительным мужчиной, отвешивающим низкие поклоны всем подряд и будучи готовым побежать, дабы растворить перед ними дверь». На самом деле он сочетал свое пребывание при дворе со службой армейского офицера, но Сара с понятным негодованием утверждала, что «он в жизни своей не нюхал пороха». Это не совсем соответствовало действительности, поскольку в 1705 году Мэшем участвовал в осаде Гибралтара и по пути домой написал товарищу, что его корабль недавно захватил у врага «несколько тех медных пушек, которые так часто салютовали нам в Гибралтаре».