Ближе к вечеру вернулся Зайцев. Он сразу включил чайник, заварил себе кофе и плюхнулся в кресло.

— Куда гоняли? — спросил его Токарев. — Я думал, ты уже не приедешь, пятница все-таки.

— Убийство в Проектируемом тупике, одиннадцать, квартира два. Некто Урбанюк Михаил Михайлович, семьдесят третьего года рождения. Убит ножом в шею. Наркоман, содержал притон в опечатанной квартире. Соседи говорят, что несколько раз жаловались участковому, но тот жалоб не регистрировал, о жильце не знал. Врет, я думаю.

— Ножом? — заинтересовался Токарев. — Где нож?

— У экспертов. Ты бы видел эту квартиру! Пещера первобытного человека, могила из стекла и бетона.

— Примерное время смерти?

— Где-то со среды на четверг. Около полутора суток назад. Время уточняется. Бабки устроили круглосуточный негласный надзор за квартирой, хотели жаловаться и чтоб Урбанюк на месте был. Ждали-ждали, не дождались и вызвали наряд. Те дверь поддели, а она открылась. Заходят — труп с перерезанным горлом в собственном соку. Лежит, разлагается себе в тепле. В квартире ничего, кроме паспорта, по-моему, подделанного — фото переклеено. Что еще? Ну, нож валяется рядом. Какие-то газеты, шприцы, всякие грязные склянки, бумаги, тряпье, окурки. Всё собрали. Я не всматривался еще, до понедельника отложил. Бабушки говорят, он доллары показывал им. Денег в квартире нет. В принципе, все понятно. Свои дружки-наркоманы ограбили его и убили.

— Доллары? Непонятно.

— Оптовики за наркоту плату, как правило, долларами принимают. Это розница за рубли торгует. Скорее всего, Урбанюк этот оптом торговал, но сорвался и сам начал колоться.

— Что собираешься делать?

— Нужно проверить паспорт, попытаться установить подлинную личность убитого. Соберу в архиве портреты всех известных нам наркоманов из района, покажу соседкам. Сто процентов кого-нибудь опознают, ну а там — вопрос техники. Думаю, за недельку управлюсь.

— Дай-то Бог!

— Ладно, Иваныч, пойду я домой. Ты долго еще?

— Посижу немного. Мне еще на доклад к начальству в шесть. Нужно ориентировки составить на украденные вещи да разослать. Чувствую, золото-бриллианты здесь должны всплыть.

Заполняя стандартные формы, Токарев прокручивал в голове слова Титова. Мужик откровенно нарывался, был в его словах какой-то вызов. Неужели старался отомстить за унижение? Зачем? Обычно мало кому приходило в голову дразнить следователя, который может перевести человека из статуса свидетеля в статус подозреваемого или даже обвиняемого, да еще заключить под стражу. Если, конечно, обидится.

«Во многом он прав, — думал Николай Иванович. — Нам дана власть для защиты честных граждан от преступников, но мы, получив власть, считаем себя лучше остальных. Становимся людьми другого сорта. Так европейцы относятся к пигмеям, понимают, что это вроде люди, но не совсем. Сразу меняется психология, ты уже вершитель судеб. Самое интересное — когда выходишь на пенсию. Пенсионеры иногда приходят, рассказывают, как устраиваются на гражданке. Оказывается, ты ничего не знаешь, ничего не можешь и никому не нужен. А всё человеческое растерял на службе. И все-таки его хочется слушать, интересно, почему-то не хочется его отпускать. Мазохизм какой-то. Ну его к черту! В понедельник будет экспертиза по ножу с Проектируемого. Неужели Изотов?»

Токарев собрал бумаги и поплелся наверх в кабинет начальника.

Снова нервотрепка: «Плохо работаете, мы вам оказали всю возможную помощь, дали людей, газеты пишут, Дума требует, звонили от министра, потом от замминистра, и от другого замминистра, политическое дело, должны понимать». Как будто это поможет.

Сроку ему определили до конца следующей недели, максимум до конца месяца. Самый последний срок, после которого выговор, лишение тринадцатой и пенсия, — девятое мая. При чем тут День Победы?