— Вам интересно, как все произошло?
— «Интересно» — неуместное слово в данном случае. Их убили из пистолета, мне Олег рассказал. Ужасно! Даже не знаю, — Титов подумал, что, отказываясь узнать детали, он может себя выдать, может показать свою причастность к убийству. Наверное, следует заинтересоваться, хотя излишнее любопытство тоже может выглядеть подозрительным. Эта сволочь Михаил все-таки выполнил задание! Как некстати всё! Кто ж знал? Он решил пугливо заинтересоваться: — Простите, но я не знаю, смогу ли выдержать подробности. Надеюсь, вы понимаете меня.
— Я понимаю, Александр Михайлович. Но нам нужна ваша помощь. Я хотел бы показать фото из квартиры, где совершено преступление, возможно, что-то привлечет ваше внимание. Нам сейчас важна любая зацепка.
— Я никогда не был в его квартире. В той, которую он снял недавно и где произошло убийство. В московской депутатской его квартире бывал, и не раз, а тут не довелось. Да он и не приглашал никогда. Волков, я знаю, был. Спросите лучше у него про пропавшие вещи.
— Спросим. И все-таки, — настаивал Токарев, поворачивая монитор в сторону Титова и переставив свой стул рядом с ним, — мы не можем отказываться от любой, минимальной возможности как-то дополнить наши знания. Очень рассчитываем на вашу помощь. Вот смотрите…
Жуткие фотографии, одна страшнее другой, сопровождаемые безжалостными комментариями следователя, замелькали на экране. Искаженные лица убитых, крупно и издалека. Слева, справа, сверху. Кровь, лужи крови, целые моря крови, брызгами разбросанные по светлым стенам, по дорогой светлой мебели. Неестественно вывернутое тело полуобнаженной Кати в прихожей, замершие в недоумении лица Настеньки и Наташки, их задранные пижамы, простреленные в области сердца. В полный рост, отдельно лица, отдельно пулевые отверстия. Бесконечный кровавый след по паркету. Остатки ужина на кухонном столе, большая ваза с фруктами. Женя, привязанный к лежащему стулу, крупно его раны, вбитое внутрь лицо, остатки черепа и мозги с кровью веером до батареи. Еще, еще, еще. Титов побледнел, как лист бумаги, перестал дышать и смотрел, не в силах оторваться от экрана. Токарев не упоминал количество преступников, говоря «был застрелен, была застрелена». Он нарочно подолгу давал рассмотреть Титову самые страшные фотографии, быстро пролистывал те, которые не содержали крови. Кадров оказалось бесконечно много. Титова трясло, его открытый рот пересох, черты лица исказились, как от невыносимой боли. Но Токарев продолжал рассказывать свою версию произошедшего, словно сам находился там в это время. Как насиловали Катю, как пытали Женю. Он говорил и смотрел на неподвижную, словно перекошенная маска, физиономию Титова, пытаясь угадать его мысли.
Вдруг Титов покачнулся, издал какой-то свистящий звук, его глаза закатились, и он упал на Токарева, прямо ему на колени. От неожиданности следователь подскочил, и Титов несильно ударился бровью в край стула. Его откинуло, и он растянулся во весь рост поперек кабинета, без признаков жизни, подвернув под себя левую руку.
4
— Вы это всё нарочно, да? — первое, что произнес Титов, открыв глаза. Под его головой лежал портфель следователя, ворот оказался распахнутым, лицо усыпали капли воды. Он облизнул воду и уставился в склонившееся над ним лицо Токарева. — Я не убивал, вы напрасно старались. Помогите мне подняться. Что это? — Титов потер огромную шишку возле левого глаза. — Меня пытали?
— Вы потеряли сознание, упали, ударились о стул.
— Надо же, первый раз такое со мной. Стул-то цел? Странно, хотя ничего странного.
— Посидите немного, отдохните. Мне бы хотелось быть уверенным, что вы дойдете домой. Что сможете.
— Я на машине. Можно водички попить? — Титов устроился на стуле и медленно вытянул всю воду из стакана. Молча огляделся, словно вспоминая, где он. Токарев его не торопил, внимательно следя за состоянием впечатлительного мужчины. — Спасибо. Стаканчик не забудьте потом помыть. Сейчас отдышусь и поеду. Сожалею, что не смог быть вам полезным. Знаете, мы же встречались семьями в воскресенье в «Острове». Шашлыки, вино, — Титов говорил будто сам себе, Токарев внимательно слушал. — Сначала Женька сделал мне царский подарок. Ни с того ни с сего, я не просил. Отдал мне бесплатно свою долю в бизнесе, говорил, как много я сделал для компании. Рассказал об отъезде из России. Катька трепалась весь вечер, никому говорить не давала, девчонки носились, разбрасывали еду. Они все были живые, более живые, чем мы с вами сейчас. Они были счастливы. Их ждала Америка, счастливый край, где все улыбаются даже во сне и где ты знаешь, зачем работаешь и живешь. Я даже не думал, что они так скоро собираются уезжать, мне казалось, мы еще не раз увидимся и я смогу отблагодарить Женьку как положено. Чтобы он почувствовал мою признательность. Он однажды на день рождения, на сорокалетие, подарил мне «Ролекс». Не золото, конечно, но очень дорогие по тем временам часы. Как-то спрашивает меня: «Почему не носишь? Не нравятся?» Я объяснил, что не хочу затаскивать, берегу, надеваю по особым случаям. А он: «Если бы знать, Сань, что проживешь хотя бы лет семьдесят, то можно и поберечь, но мы можем умереть каждый день. Не искушай Господа Бога своего, носи, нам не суждено знать свой срок». Он так жил, будто хотел все успеть сейчас, и в то же время сочинял что-то про сто двадцать лет, которые обязательно проживет.
— Носите часы?
— Вот, — Титов сдвинул рукав.
— Красивые, — просто сказал Токарев. — У следователей таких не бывает.
— Хотите, подарю? — усмехнулся Александр.
— Не хочу! Такие игрушки дарят только настоящие друзья настоящим друзьям. Так что носите и не снимайте.
— С тех пор не снимаю. Не искушаю, — Титов серьезно, но с издевкой посмотрел в самые глаза следователю. — Почему, Николай Иванович, люди разделяются на следователей и подследственных? Кто так решил? Почему два человека, возможно близких по духу, не могут просто так разговаривать, делиться радостями и проблемами, помогать друг другу. Если бы вы просто попросили у меня деньги, ей-богу, я дал бы вам нужную сумму. Вам бы не пришлось меня сажать ни за что и пугать до обморока. И теперь, всё понимая, вы неосознанно желаете уничтожить меня — как свидетеля вашего неблаговидного поступка. Как будто я в чем-то был виноват. Как будто это поможет вам избавиться от отвращения к себе. Не поможет. А ведь у вас есть совесть, я это точно знаю — есть. Молчите? Правильно. Не признавайтесь мне, я сам не уверен в том, что говорю. Не лишайте меня шанса на иллюзию. Иначе как жить, если человек, говорящий тебе о морали и законности, сам сознательно нарушает закон и при этом не стреляется от приступов бескомпромиссного самокопания? Как вам кажется, между этим убийством и вымоганием денег большая разница? Если бы я не имел денег и вы посадили бы меня, как обещали, на пожизненное, вы многим бы отличались от убийцы Женькиной семьи? Я так думаю, что ничем. Ну да, ладно. Это все демагогия. Простите меня. Давайте закончим допрос, не хочется лишний раз к вам приходить. Спрашивайте, — он сам включил служебный диктофон Токарева и пододвинул к себе. — Я в порядке. Раз, два, три — запись идет?
— Идет, идет. Если вы чувствуете в себе силы, то давайте. Первый вопрос. Вам что-нибудь было известно о дате отъезда Безроднова в Америку и о суммах, которые он вез с собой?