Заговорили наперебой, душевно и открыто. Каждому хотелось сказать что-то свое, что передумал за эти несколько страшных месяцев и перечувствовал, каждый радовался, что можно вот так собраться и поговорить, забыв о колючей проволоке, не боясь коменданта и пулеметов.

Знали, что среди тех, кто остался по темным вонючим углам на нарах, могут оказаться и трусы, и предатели, но как-то не хотелось в такой день бояться. Хватит, натерпелись, сегодня на нашей улице праздник.

…В декабре сорок первого года в лагерь приехал вербовщик из немецкой разведывательной школы. К нему вызывали в канцелярию без всяких объяснений и не разрешали потом разглашать. Уже вызывали нескольких ребят из организации. Михайлов сказал Смеречинскому:

— Подпольная организация поручает тебе, если вызовут, согласиться.

— Да ты в своем уме?

— Ты подожди ерепениться, слушай, что тебе говорят. Это единственный реальный шанс вырваться отсюда. Там, в разведшколе, продолжай наше дело, создавай боевую группу. А дальше, когда забросят в наш тыл, явишься, доставишь рацию и сведения, которые удастся раздобыть. Представляешь, какой удар по фашистам? Могу тебе сказать, что такие же задания получили все члены нашей организации.

Это предложение сначала ошеломило Николая. Но он уже привык верить Михайлову и, крепко обдумав, пришел к выводу, что, действительно, это отличная, хоть и рискованная возможность. И вскоре он с некоторым удивлением уже почувствовал, что с нетерпением ждет, когда его вызовут.

В эти дни произошла трагедия. Охраной был обнаружен подкоп. Кто-то пронюхал-таки и выдал руководителей подпольной организации. На территорию лагеря примчались машины гестаповцев, на плацу выстроили всех заключенных, и переводчик прокричал фамилии:

— Михайлов, Перекрестов, Еренков. Выйти из строя!

Гестаповцы подскочили к руководителям организации.

— Каждый, кто поднимет руку на Великую Германию, подлежит уничтожению, — мерно, как автомат, расхаживал перед строем комендант. — Сейчас расстреляют этих троих большевиков. Предупреждаю: если мы узнаем, что большевистская деятельность не прекратится, расстреляем всех поголовно.

Смертельная пустота отделила строй от тех троих, обреченных. Но не было животного ужаса в их глазах. Они стояли спокойно, и только у капитана Еренкова непроизвольно дергалась щека.

Взгляд Михайлова Николай Смеречинский поймал в последнюю секунду перед картавой командой гестаповца «Фойер!» Был в этом взгляде приказ:

— Держись. Помни. Замени меня.

Тела расстрелянных фашисты побросали в кузов грузовика, а заключенных погнали в барак. Тупо, чувствуя лишь рвущую душу боль, смотрел Николай на пустые соседние нары. Только что был ставший для него дорогим человек — и его уже нет и никогда не будет.

Но остался его приказ.

…Смеречинского вызвали и повели за колючую проволоку в приземистую канцелярию.

Там сидел за столом сухопарый офицер. Стекла его очков то ли бликовали, то ли просто взгляд у офицера был неуловимо скользким, но на протяжении всего разговора Николай так и не встретился с ним глазами. Поблескивающие холодные стекляшки и размеренный чуть скрипучий голос.

Офицер открыл папку, внимательно просмотрел листок бумаги («личную карточку», догадался Смеречинский) и спросил по-русски, без акцента:

— Хотите служить победоносной Великой Германии?