О том, что Маштай уже зрелый муж, узнали так. Он ходил вместе с другими подростками к мулле Магомет-Гирею-Хаджи слушать Коран. Хаджи-Магомет-Гирей, знаменитый тем, что молился на могиле Пророка, был немногословен и строг. Его увещание для нерадивых учеников заключалось в гладко оструганной кизиловой палке с набалдашником на конце, чрезвычайно похожей на посох, который изображают в руках волхвов, пришедших поклониться младенцу-Христу. Хаджи упрекал невнимательных учеников прикосновением набалдашника к плечу или рассеянной голове. Маштай, голова которого возвышалась над головами соседей подобно тому, как вершина чинара возвышается среди лесных богатырей, являлась для Хаджи наиболее удобной мишенью. Однако, чувствуя себя старше других, Маштай вел себя сдержанно, внимательно и учтиво. Но рядом с ним, поджав ноги, полукругом, с таким расчетом, чтобы посох Хаджи с одинаковым удобством мог достигать вперед, направо и налево, сидели другие ученики. И случилось однажды так, что ближайшими соседями Маштая оказались братья Гемуевы, первейшие сорванцы аула.

Они принесли с собой во двор мечети, где происходили занятия, молодого ужа. В момент, когда под мерное покачивание посоха Хаджи ученики протяжным речитативом повторяли слова зекира, младший Гемуев разжал карман черкески, в котором томился уж, и освобожденный узник выполз на волю. Судьбе угодно было направить ужа на Маштаеву спину. Как раз тогда, когда, сморщив лоб и не отрывая глаз от рта Магомет-Гирея-Хаджи, Маштай с особенным чувством протяжно выводил руладу, холодная голова ужа лизнула его шею. Маштай оборвал пение, схватился за шею… Набалдашник Хаджи сделал свое дело с таким искусством, что уже через пять минут на границе, где кончается лоб и начинается темя, выросла здоровенная дуля.

На другое утро пришедший совершать утреннюю молитву Хаджи остановился, пораженный, перед входом в мечеть. На низкой кровле, прямо над дверью, лежал громадный камень. Камень этот был положен так, что ежеминутно мог сползти, сорваться. Хаджи призвал соседей, и усилиями пяти-шести человек камень был благополучно опущен на землю.

– Это устроили эти ишаки Гемуевы! – категорически заявил Хаджи. – Я их проучу, Валлаги-азым [40], проучу…

Он внимательно осмотрел свой посох и уселся в ожидании прихода учеников на вызвавший его гнев камень. Увидев учителя на необычном месте и в необычной позе, молодежь за пятьдесят шагов прекратила болтовню и в молчании обступила камень. Когда собрались все, Хаджи гневно вскочил и закричал, потрясая тростью:

– Гемуевы! Ишаки! Гяуры! Вы оскорбили святое место! Будь проклят час вашего рождения!.. Эй ты! Старший ишак! Расскажи, как в твоей ослиной башке явилась мысль положить камень на мечеть?!

Гемуевы – они всегда держались общим табуном, – радуясь в душе гневу Хаджи и не завидуя тому, кто был причиной этого гнева, молчали. Тогда Хаджи, взяв посох наперевес, набалдашником вперед, устремился на Гемуевых в атаку.

Маштай выступил вперед и сказал:

– Оу, Хаджи! Пусть твоя палка упадет сюда! – Он показал на свою грудь, на его груди уже тогда мог уместиться мельничный жернов. – Это я сделал, – продолжал Маштай, – я один это сделал…

И было в его позе нечто, что утихомирило взволнованного учителя. Он хмуро взглянул на Маштая. Подумал минуту и потом отменил занятия.

– А вы все-таки ишаки, – кинул он вдогонку Гемуевым, – я еще до вас доберусь.

Но Гемуевы не обижались. Подвиг Маштая был таков, что затемнял все остальные события и треволнения жизни…

Когда донесли Тенгизу обо всем происшествии, он, не сказав ни слова, отравился к мечети. Повстречавшись с Хаджи-Магомет-Гиреем и наскоро попросив у него извинения за «глупого ребенка Маштая», Тенгиз рассеянно оглядывался, как будто что-то потерял.

– Что ищет уважаемый Тенгиз? – спросил Хаджи.

– Я хочу взглянуть на этот камень, – отвечал Тенгиз, уверенный, что его поймут, о каком камне идет речь.

Конечно, лучше Магомет-Гирея-Хаджи никто не знал, куда положен камень. Усматривая в желании Тенгиза взглянуть на камень сочувствие и внимание к собственной оскорбленной особе, Хаджи, охотно провел отца провинившегося ученика к полуразрушенному углу ограды, куда свален был камень.

– Вот он, – Хаджи толкнул кизиловой тростью предмет своего гнева.

Тенгиз внимательно присмотрелся и также пошлепал гладкую поверхность камня своей клюкой. Но в жесте его сквозила нежность. К кому? К камню? Едва ли…

– Валлаги-азым! – пробормотал Тенгиз. – И я бы такой поднял… – И весь погруженный в думы, забыв проститься с Хаджи, он ушел к себе.

А разочарованный Хаджи, подождав удаления Тенгизовой спины, толкнул камень ногой, плюнул на него и, махнув рукой каким-то своим мыслям, побрел на край аула, где находилось жилище Гемуевых. Там, среди почтения со стороны старших членов семьи и озорства младших, Хаджи надеялся рассеять волновавшие его чувства…