…Возвращавшийся с игр Тенгиз-младший в двадцать с лишним раз младше Тенгиза-старшего, забегал в мечеть и торопил деда домой. Тенгиз-младший нетерпеливо дергал деда за края шубы и капризно покрикивал на него за медлительность шага. Так они шли домой: Тенгиз-старший, с улыбкой любви на губах, похожий на сказочного великана, и Тенгиз-младший, малыш в алой черкеске, задорный и румяный. Оба они были одеты в костюмы одинакового покроя, у обоих на головах папахи, на поясе кинжалы. Но кинжал Тенгиза-младшего напоминал перочинный ножик, тогда как кинжал Тенгиза-старшего по своей длине превышал длину Тенгиза-младшего от головы до пят.
Обед Тенгиза состоял из свежего сыра, вареных яиц и пива. Но пиво для него готовилось особое, не хмельное. Изредка он вспоминал о мясе, но не любил мяса, как, впрочем, и большинство стариков-горцев. В горах, где так много скотины, мясо считается роскошью, и его приготовляют лишь в особо торжественных случаях, для гостей или для свадебного пира.
После обеда, продолжавшегося не более двадцати минут, Тенгиз сидел у камина в обществе жены и дочери. В горах не знают, что такое прислуга. В горах иногда нанимают работника, и тогда он становится членом семьи. Но того, что на языке цивилизованных народов называется прислуга – этого в горах нет. Домашние заботы Тенгизова дома лежали на его жене, дочери и женах двух старших сыновей: Кумука и Далгата. Но обыкновенно в этот послеобеденный час у камина хлопотали только жена и дочь, и он посвящал им часть дня.
Перед закатом солнца Тенгиз выходил на луг, подзывал Ак-Кая и, побеседовав с ним несколько минут, отводил его на ночь в стойло.
Вечерний намаз Тенгиз совершал у себя в комнате и потом выходил к сыновьям, возвращавшимся к этому времени домой. Вечером он выпивал снова парного молока, сидя в кругу семьи, поближе к камину.
Присутствие гостей почти не изменило образа жизни старца. Иногда, утром, он заглядывал на минуту в кунацкую (комната для гостей), говорил несколько приветственных слов и, выслушав ответ, удалялся. Только вечерами бывал дольше с нами – приезжими. По-видимому, он это делал из вежливости, но никак не из интереса или любопытства. За все время только раз он вступил в оживленную беседу с председателем суда, это когда зашла речь о будущем Маштая, третьего своего сына. И вот теперь настал момент для знакомства с Маштаем.
Глава VI
На реке Кара-су
Но прежде мне хочется изобразить фигуру, которая беспрерывно маячила перед моими глазами и надоедливо беспокоила меня, когда я писал о Тенгизе. Эту фигуру я встретил в одном из городов Средней Европы. Совершенно безразлично, как называется этот город: вся Средняя Европа наполнена такого рода городами, и такого рода города наполнены такого рода фигурами. Так что ни города, ни фигуры я именовать не буду.
Мне поручено было переговорить с заведующим одной конторой по коммерческому делу, интересному для обеих сторон. Я спросил по телефону, когда мне прийти, чтобы наверняка застать и удобнее поговорить о деле.
– Приходите… приходите завтра!.. Нет, нет, завтра выставка животноводства… Приходите послезавтра в… в… ну, скажем, в девять часов утра. Только, очень прошу вас, будьте точным.
– Хорошо, – ответил я, – послезавтра в девять часов утра я буду у вас.
Повесив трубку, я старался припомнить: имеются ли у этого господина хотя бы пара собак или канареек, что он ради выставки животноводства откладывает важное свидание? Как будто бы ни собак, ни канареек у него не было. Откуда же такой интерес к животным? Ну что ж, подожду до послезавтра, решил я, это еще не так долго.
Наступило послезавтра. Ехать мне надо было около часа поездом и сорок минут трамваем. Я встал на полтора часа раньше обычного, благополучно попал на ранний поезд, в ожидании девяти часов потолкался у расклеенных на стене газет, в которых, кстати сказать, огромными буквами сообщалось, что сын убил отца и мать и скрылся в неизвестном направлении с украденными у них серебряными часами и серьгами из американского золота… И потом, минута в минуту, ровно в девять, вошел в помещение конторы. Господин, с которым мне предстояло говорить, еще не прибыл. Что делать! Закурил папиросу, присел на скамью ожиданий. К сожалению – тщетных ожиданий, так как к десяти часам утра от заведующего конторой прибыла депеша, в которой он сообщал, что приедет в среду на будущей неделе. Депеша была подана с границы соседнего государства.
– Не можете ли вы сказать, – обратился я к одному из служащих, что случилось с вашим шефом? Не пошатнулось ли внезапно его здоровье?
– О, нет, – успокоил меня вопрошаемый, – это, видите ли, его супруге захотелось посмотреть на бракосочетание наследника такого-то престола.
– А что, – поинтересовался я, – господин шеф и его супруга бывают при таком-то дворе?
– Что вы, что вы! – засмеялся служащий конторы. – Они просто поехали посмотреть.
Я пожал плечами и, записав «на расход» время, потраченное с семи утра до десяти, отправился по другим делам. В среду на «будущей» неделе, я стоял у дверей конторы с твердым намерением или договориться, или послать заведующего к черту.
В начале десятого часа к подъезду подкатил мотор. Осунувшийся, с подрезанными словно болезнью глазами, из него вышел шеф. На лице его было написано с яркостью американской рекламы: «Не тронь меня». Но я не мог «не трогать», ведь действующий под этим сумеречным небом принцип «время – деньги» был властен также и для меня.