…Во время падежа скота старейший из жителей Хулама – Баразбий посоветовал весь скот выгнать на пастбище и ждать естественного окончания эпидемии. Когда об этом сказали Тенгизу, он возмутился:

– Что за глупости говорит этот мальчишка! – сказал он. – Пусть каждый выделит скот из общего стада и ждет милости или гнева Аллаха!

Конечно, Тенгизов совет, хотя и более мудрый, чем совет хуламского старца, не был на высоте современных методов борьбы с эпизоотиями. Но весь интерес этого случая в другом. А именно в том, что хуламскому «мальчишке» было девяносто восемь лет… Очевидно, Тенгиз помнил его еще в ту пору, когда он не смел поднять на него глаза.

Этого «мальчишку» я видел несколькими днями позже и тогда же познакомился с его десятилетним сыном, как две капли воды походившим на отца.

Кем был Тенгиз? По рождению он был таубием. По религии – мусульманином. По роду занятий – горцем. Что такое быть по роду занятий горцем? О, это очень сложная вещь… Горец должен уметь все делать, и при этом делать хорошо. Горец должен уметь ставить дома. В горах нет разделения труда, и потому каждый должен уметь до некоторой степени обращаться с камнем и глиной (дома ставят из камня, глины и дерева). Говорю «до некоторой степени», так как, конечно, друзья и соседи помогут молодому хозяину построить незамысловатое горское гнездо. Но странно было бы наблюдать, что в то время как соседи и друзья будут трудиться над твоей постройкой, ты будешь «считать галок»…

Потом, горец должен уметь обрабатывать поле. Правда, поля в горах небольшие. Всем известен рассказ о том, как однажды пошел горец обрабатывать свое поле, утомился, расстелил бурку и заснул. А когда проснулся – никак не мог найти своего поля. Пропало поле! Долго искал бедный труженик и не в шутку думал, что шайтан (дьявол) украл у него поле во время сна. Опечаленный, он собрал пожитки и направился домой. И вот, когда он сворачивал бурку, наконец-то нашел поле. Оно находилось под буркой… Так что горец не имеет полей в десятки и сотни десятин. Слава Богу, если в среднем на душу приходится от половины до одной десятины возделанной земли. Опять-таки надо сказать, иной горец, хотя бы тот же самый Тенгиз, собственноручно может и не трудиться над обработкой поля. Но плохое будет у него хозяйство, если он сам, самолично, не умеет отличить хорошую обработку от плохой и небрежной. Тут никакие управляющие не помогут!

Но мало быть добрым хозяином-землепашцем. Тот не горец, кто не знает толка в скотоводстве и коневодстве. Поле служит горцу для удовлетворения его насущной нужды в хлебе. А скот – это его богатство, его достояние. Поэтому можно сказать, что каждый житель гор является до некоторой степени пастухом и табунщиком… Жизнь горца от первых детских лет связана с жизнью стада. Еще мальчиком он учится говорить со скотом, перегонять его в соответствии со временем дня или временем года на то или иное пастбище. Потом, юношей, он уже разбирается в правилах племенной жизни коз и овец, коней, коров, мулов, ослов. Он знает признаки болезни и способы их излечения. Попутно он знакомится с обработкой кожи, рога и шерсти.

Но и это еще не все. Порядочный горец изготовляет домашнюю утварь собственными руками. Правда, эта утварь не отличается сложностью, она проста, как прост его стол. Но все-таки тесто, мясо, сыр, молоко, каймак, айран, кумыс, пшено, мед… – все это требует изготовления особой посуды, и горец знает, как и из какого дерева ее следует делать. К сказанному надо еще прибавить напитки.

В горах встречаются пьяницы и обжоры. Но они заметны на общем фоне воздержанности и целомудрия так, как заметен отвратительный лишай на красивом лице. В горах приготовляют бузу, араку и пиво. Буза, выдержанная несколько лет в земле, напоминает коньяк. Арака, прозрачная, светлая жидкость, почти без запаха, представляет собою особый род водки домашнего производства. Что касается пива, то, вот, клянусь, лучше горского пива не существует напитка во всей вселенной… Горское пиво «махсыма» делается на меду. Оно выдерживается от пяти до десяти лет. Оно черное, ароматное и почти прозрачное. Оно пенится и играет словно вино… Но никакое вино не сравнится с ним во вкусе и приносимой пользе. Секрет приготовления махсымы строжайшим образом сохраняется в горах. И да сохранится навеки! Пусть тот, чьи губы касались пенного напитка гор, возблагодарит щедрое гостеприимство сынов Эльбруса и не пытается выведать секреты этой бедной благородной страны. А тот, кому не приходилось испытывать наслаждения горским пивом, тот пусть знает: ликер, изготовляемый в католических монастырях, при сравнении с махсымой напоминает постное масло, шипучее вино, возделываемое на полях провинции Шампань, – это жидкая водица. Слабо окрашенная и чуть-чуть газированная. Сравнивать нашу махсыму с английским виски я не хочу. Я не хочу оскорблять искусство моих друзей и сородичей.

Итак, махсыма – это расплавленный рубин в хрустальном бокале. Махсыма – это то, что испытываете вы, целуя свою возлюбленную после многолетней разлуки. Махсыма – это жемчужные капли росы, осевшие на утомленный солнцем цветок и давшие ему новую жизнь. Больше нет ничего, с чем я осмелился бы сравнить махсыму…

И этот напиток горец должен уметь изготовить и подать его в сработанной его же руками деревянной чаше, именуемой «ченак».

Без сомнения, Тенгиз был настоящим горцем. Он в совершенстве владел способами землепашества, скотоводства и коневодства. Но сверх этого Тенгиз был еще охотником.

Горец не обязан быть звероловом, как не обязан уметь играть на агач-кобузе и рассказывать по вечерам легенды о временах минувших и о таинственном племени нартьянов – горных богатырей. Однако тот, кто охотник, уважаемее того, кто не охотник. Тенгиз был лучшим охотником не только в Безенги, но и во всей Балкарии. Тенгиз знал все оленьи тропинки и мог часами говорить о том, где и как они пролегают, сколько поворотов, какие ведут к водопою, а какие к заповедной трущобе, где разыгрываются бои самцов и игры при свете луны. Он знал историю каждого медвежьего семейства и главнейшие события их жизни за последние сто лет. Туры и горные козы составляли как бы мелочь его охотничьего хозяйства… И только о жизни диких кабанов и свиней он не знал и не желал знать ничего. Если приходилось Тенгизу повстречаться случайно в лесу с этим свирепым (свирепее медведя) хищником, он, не всматриваясь, пристреливал его и, совершив очистительное омовение в ближайшем ручье, больше уже не вспоминал о попавшейся на дороге скверне.

Местонахождение железных, серебряных, оловянных и свинцовых руд Тенгиз знал так же точно и безошибочно, как мы знаем названия наших пальцев на правой и левой руке. Охотник-горец должен знать, где находить свинец для пополнения запасов дроби и пуль. Ради приобретения этих вещей горцы не сходят в долину. При нужде они идут к девственным свинцовым копям, отламывают себе необходимое количество металла и, вернувшись домой, без всякой обработки льют дробь и пули… Балкарские горы велики и богаты!

С тех пор как Тенгиз передал хозяйство старшему сыну Кумуку и перестал ходить на охоту, жизнь его обеднела и изменилась. Он не был грамотным ни по-арабски, ни тем более по-русски. Искать развлечения в чтении и письме он не мог. Как же проходил его день?

Ранним утром, за час до восхода, он поднимался с постели, брал с собой коврик и кумган с холодной водой из протекавшего через их двор источника, и выходил к восточной стене дома. В ожидании солнца он совершал утренний намаз, так что призыв муллы к молитве заставал его склоненным перед той страной света, где находится могила Пророка и откуда восходит солнце. Помолившись, он шел величественно и медленно в противоположный угол двора, где находились конюшни. Тенгиз был настолько деликатен, что не позволял себе даже глянуть в те отделения, где стояли кони сыновей и общие, обслуживавшие все хозяйство. Нет, Тенгиз направлялся в отделение своего верного старого Ак-кая (Белая скала), так же как и он – молчаливо и смиренно, ожидавшего Азраила – ангела смерти. Высокий, совершенно белый, без всяких отметин конь встречал его неизменным, ласковым ржанием. Тенгиз задумчиво гладил его холку и шею, вытирал рукавом черкески бело-желтую пленку, скопившуюся за ночь в углах глаз, подкидывал сено.

Постояв немного с Ак-каем, он выводил его за изгородь и там пускал на волю. Соскучившийся за долгую и, вероятно, бессонную, как и у его хозяина, ночь, Ак-кай пробовал порезвиться, но это не удавалось: не слушались ноги. Сознавая свою неудачу, конь солидно встряхивался и, охлестывая бока поредевшим хвостом, неспешно отправлялся в глубину луга. А Тенгиз возвращался в дом, где его ожидал уже ченак только что сдоенного парного молока с испеченным к его приходу вкусным лакумом (хлеб). В промежутке между утренним завтраком и полднем, если была хорошая погода, Тенгиз сидел на завалинке, около мечети, в обществе других стариков. Лучи солнца согревали остывшую кровь седобородых горцев, оживляли память, располагали к неторопливым беседам о делах старины.

Если бы я был живописцем, в этом месте я прервал бы свой рассказ и взялся за кисть. Но, увы, кисть мне недоступна! У меня нет также фотографии, которые помогли бы восстановить в памяти всю яркость и красочность группы стариков, сидящих у порога мечети на фоне вечных снегов, в потоках солнца, величественно плывущего по досягаемому синему небу. Небо в горах потому и прекрасно, что оно досягаемо. В вас живет постоянное чувство необычайной близости и вещественности небесного свода. Вам представляется естественным и возможным взобраться вон на ту, подобную алмазу вершину, приподняться на кончики пальцев и прильнуть губами, грудью, всем восторженным вашим естеством к голубой густоте, именуемой небом. О, какая сладость осязать синие своды, за которыми живет Бог. Вам не надо знать ни что такое вера, ни что такое разум. Вам достаточно отдать себя властной гармонии природы, и вы почувствуете, что есть Небесные Силы, и что Они – невидимые, но внутренне зримые и осязаемые, – отражены в вас.

А в полдень, когда солнце останавливается на мгновение над вершиной Эльбруса и тысячью золотых рук венчает его короной из самоцветных камней, – весь правоверный мир падает ниц перед лицом Аллаха. В полдень снова возносится призывный звук с минарета, и тогда всюду – на склонах гор, в долинах, на рубке леса и под скрежещущий разговор жерновов – шевелятся беззвучные губы, простираются длани – совершаются поклонения в Духе.

Полуденную молитву Тенгиз творил в Доме Божьем – в мечети.