Я кашлянул, лишь затем, чтобы что-нибудь услышать. Мне казалось, что туман становится все гуще и гуще и что крестьянин направляет волов по памяти, а, может, они сами помнят куда идти, потому что дороги не было видно вовсе. На какой-то момент в тумане что-то блеснуло. Должно быть, луч солнца одолел восток и осветил туман. Но тут же отступил. По-прежнему ничего не было слышно.

Перед нами вдруг возникли небольшие крепостные ворота. Я рассмотрел, что влево и вправо от них тянутся мощные стены. Довольно низкие, чуть выше человека среднего роста, деревянные.

— Это так называемые полевые укрепления, — сказал Новак. — Защищают сербское предместье, которое за линией принца Евгения.

Без всякой видимой или слышимой причины створки ворот распахнулись, и мы проехали через них. В тумане снова что-то блеснуло.

Сразу за воротами тянулась речка, крестьянин посильнее хлестнул волов, и они неохотно вошли в воду. Не успели колеса стать мокрыми, как мы увязли в прибрежной грязи. Крестьянин вертелся на своем месте, он то принимался хлестать волов, то заносил ногу, чтобы слезть с повозки и повести их.

В конце концов он решился сойти в грязь, а я только и ждал этого. Как только он вплотную занялся волами, я схватил сумку. Быстро распустил шнурок и заглянул внутрь.

В сумке была голова сахара.

Я не смог удержаться и отгрыз немного от верхушки конуса. Да, сахар, точно, сладкий, двух мнений быть не может. Я тут же засунул ее обратно в сумку, затянул шнурок и положил на место.

Крестьянин все еще возился с волами. Новак присоединился к нему, и только вместе им удалось заставить волов вытащить наше средство передвижения из грязи. Когда мы выбрались на другой берег, крестьянин и Новак снова сели в повозку.

Проехали еще немного, тут Новак многозначительно сообщил:

— Прибыли.

Мы спрыгнули с повозки, и крестьянин растворился в тумане и темноте.

— Добрый человек этот крестьянин, — сказал Новак.

— Ты же знаешь, я ненавижу добрых людей.

— Однако же вы ехали с ним.

— Точно, но для меня нет большего наслаждения, чем использовать добрых людей в своих целях. Это сладостно во всех отношениях.

Я был весьма утомлен и присел на большой камень, лежавший на обочине. Камень был с выпуклостями, сидеть оказалось неудобно, но все же лучше, чем подобно бродяге плюхнуться в придорожную пыль. Мне всегда казалось, что господа отличаются от слуг прежде всего тем, что всегда садятся на что-то, как бы неприятно и неудобно это ни было, в то время как слуги вечно садятся во что-то. Новак, ясное дело, подтвердил эту закономерность, и я, глядя на него сверху, спросил:

— Где мы находимся?

— Так в Дедейском Селе.

— А, да. И как далеко мы от Калемегдана?