События 11 сентября и последовавшие за ними можно было трактовать самыми разными способами, но президент США решил называть их войной с терроризмом – глобальным столкновением между мощными силами, результатом которого будет или победа, или разрушение. С этого момента администрация президента придерживалась подобных формулировок. «Цивилизованный мир столкнулся с беспрецедентной угрозой», – объявил Буш в январе 2002 года в своем ежегодном послании Конгрессу о положении дел в стране. «Если мы не начнем действовать, чтобы предотвратить это, в будущем Америку захлестнет новая волна терроризма потенциально с применением самого разрушительного оружия в мире», – говорилось в Национальной стратегии внутренней безопасности, представленной президентом США в 2002 году. «Эта угроза – самая значительная из тех, с которыми когда-либо приходилось сталкиваться нашей нации… Сегодня террористы могут нанести удар в любом месте, в любое время и практически любым оружием».
В послании Конгрессу в 2003 году президент сообщил, что борьба с терроризмом стала последним звеном в цепи борьбы с «гитлеризмом, милитаризмом и коммунизмом» и что «в очередной раз наша нация становится между миром, наполненным спокойствием, и миром хаоса и постоянного страха».
В 2006 году министр внутренней безопасности Майкл Чертофф сказал в речи, посвященной пятой годовщине теракта 9/11, что США «восстановили силы после холодной войны и трудностей Второй мировой войны» и тут же «столкнулись с угрозой не менее опасной, чем в предыдущие десятилетия».
В 2007 году на сайте Белого дома теракт 11 сентября был назван «актом войны против США, всех мирных людей и самих принципов свободы и человеческого достоинства».
Администрация Буша повторяла это месяц за месяцем, год за годом. У десятков миллионов американцев сформировалось психологически обоснованное убеждение, что терроризм серьезно угрожает их личной безопасности. Об этом им говорил их Внутренний голос. Разум мог бы внести коррективу, но он этого не сделал. Какая корректива? Администрация президента говорит, что Внутренний голос прав! Под угрозой существование нации – да что там, всей человеческой цивилизации!
Администрация президента никогда не рассматривала этот риск в перспективе. Президент США ни разу не сказал, что при всей своей серьезности терроризм не несет существенного риска для среднестатистического американца. Мы никогда не слышали от него: «Успокойтесь» или «У вас больше вероятность умереть от удара молнии, чем от рук террористов». Не сказал этого и ни один другой крупный политик – республиканец или демократ. В июне 2007 года ближе всего к этому был мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг в интервью New York Times. «Наш мир полон разных угроз, – констатировал он, а затем перечислил некоторые из них, включая сердечный приступ и удар молнии. – Вы не можете просто сидеть и бояться каждой из них. Живите полной жизнью!» Это было благородно, но, к сожалению, Блумберг проигнорировал фактор вероятности, смешав вместе сердечный приступ – вполне реальный риск для многих людей, – крайне маловероятную смерть от удара молнии и террористические атаки. Только Джон Маккейн призвал американцев обратить внимание на степень вероятности: «Пользуйтесь чертовыми лифтами! Летайте чертовыми самолетами! Посчитайте, какова вероятность погибнуть из-за теракта! Она примерно такая же, как вероятность того, что вас смоет в море приливом». К сожалению, Маккейн обратился с этим воззванием только в 2004 году в своей книге. Все его публичные заявления до и после этого были в духе риторики Белого дома: мы ведем войну против серьезного врага.
США в буквальном смысле начали военные действия уже через полтора года после 11 сентября 2001 года, только мишенью стал не Усама бен Ладен, а Саддам Хусейн. Прямых доказательств причастности иракского диктатора к теракту 9/11 не было. Зато были свидетельства, что ключевые политики администрации Буша искали возможность сместить Саддама Хусейна. Также общеизвестно, в том числе благодаря Ричарду Кларку, главному специалисту Белого дома по борьбе с терроризмом, что администрация президента США попыталась обвинить в теракте Саддама Хусейна еще до того, как рассеялся дым над тем местом, где стояли башни-близнецы. Ключом к достижению обеих этих целей была угроза, что в руках террористов может оказаться оружие массового поражения.
К моменту, когда 29 января 2002 года Джордж Буш выступил с ежегодным обращением к Конгрессу «О положении в стране», основной вектор был уже очевиден. «Сегодня наша страна находится в состоянии войны. Наша экономика переживает рецессию, а весь цивилизованный мир столкнулся с беспрецедентной угрозой, – начал Буш. – Ирак не скрывает своей враждебности к США и своей поддержки терроризма. Иракский режим планирует создать биологическое, химическое и ядерное оружие в ближайшие десять лет». В своем обращении Буш выделил Иран и Северную Корею. «Эти режимы вместе со своими пособниками-террористами образуют ось зла, угрожающую миру во всем мире. Они пытаются создать оружие массового поражения и могут предоставить его террористам, обеспечив тем средства для достижения их целей. Они могут напасть на наших союзников или шантажировать США. В любом из этих случаев цена бездействия будет катастрофической».
Та же мысль красной нитью проходила в так называемом «Меморандуме Даунинг-стрит» – секретном британском документе, подготовленном в июле 2002 года. В нем глава британской службы внешней разведки МI6 докладывал о своих переговорах в Вашингтоне: «Военные действия оцениваются как неизбежные. Буш намерен сместить Хусейна в ходе силовой операции под предлогом борьбы с терроризмом и наличия у Ирака оружия массового поражения. Однако разведданные и факты говорят о политической подоплеке».
К моменту следующего ежегодного обращения президента США к Конгрессу в январе 2003 года администрация президента уже готовила вторжение в Ирак, а речь самого Буша больше напоминала отрывок из романа Тома Клэнси[42]: «Саддам Хусейн оказывает помощь и поддержку террористам, включая членов Аль-Каиды. У него есть возможность тайно предоставить оружие террористам или помочь им создать собственное оружие. До событий 11 сентября многие в мире верили, что Саддама Хусейна можно сдержать. Но сдержать химические вещества, смертельные вирусы и тайные террористические организации не так-то просто. Представьте, на что были бы способны те же 19 террористов, обладай они другим оружием и другими планами, если бы их вооружал Саддам Хусейн. Было бы достаточно одного пузырька, одной коробки, одного ящика, доставленного в нашу страну, чтобы устроить такой ужас, которого мы еще не видели… Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы не допустить этого никогда».
Для Внутреннего голоса сценарий, описанный Белым домом, был пугающим на двух уровнях. Во-первых, свою роль сыграла сложность истории. Саддам Хусейн
Предупреждения, высказанные администрацией президента, были пугающими и очень яркими: «Мы не хотим, чтобы неопровержимым доказательством стало облако от ядерного взрыва». Эмоций, которые вызывает это предупреждение, вполне хватит, чтобы не думать о вероятности самого события. Как сказал Ричард Лесснер: «Меня, например, больше волновали бы дымящиеся руины любого американского города, чем неопровержимые доказательства, указывающие на Хусейна». К черту вероятность!
«Некоторые говорят, что мы не должны действовать, пока угроза не станет неминуемой, – продолжил Джордж Буш в своем обращении. – То есть до тех пор, пока террористы и тираны не объявят о своих намерениях, вежливо уведомив нас о предстоящем ударе? Если позволить этой угрозе реализоваться, для любых действий, любых слов и любых упреков будет слишком поздно».
Эта мысль – мы должны действовать незамедлительно, если есть хоть малейшая вероятность подобного развития событий в будущем, – регулярно звучала в заявлениях Белого дома и, в конце концов, привела к войне в Ираке. В своей книге The One Per Cent Doctrine («Доктрина одного процента») Рон Саскинд, журналист, близко знакомый со многими источниками в Белом доме, приписывает эту мысль вице-президенту Дику Чейни. По словам Саскинда, сразу после теракта 11 сентября Чейни заявил, что «если есть хотя бы один процент вероятности, что террористы могут получить оружие массового поражения – а небольшая вероятность этого некоторое время существовала, – США должны действовать незамедлительно, словно эта вероятность абсолютная». По сути, Чейни руководствовался принципом предосторожности{66}.
Это противоречие затрагивает саму суть политики управления рисками. Представители левых партий придерживаются принципа предосторожности. Он закреплен в законодательных инициативах Европейского союза. Экологические активисты постоянно о нем говорят. При этом представители правых относятся к нему с предубежденностью. Фактически администрация Буша выражала открытую враждебность попыткам Европейского союза применить принцип предосторожности в регулировании в сфере здравоохранения и экологии. В мае 2003 года, вскоре после того, как США ввели войска в Ирак, руководствуясь принципом «лучше перестраховаться, чем потом раскаиваться», Джон Грэм, возглавлявший в Белом доме управление по вопросам информации и нормативно-правового регулирования, заявил в интервью New York Times, что администрация Буша считает принцип предосторожности «мифической концепцией, чем-то из разряда единорогов». В то же время левые, особенно в Европе, подняли на смех аргумент Буша – «если дожидаться, пока угрозы полностью материализуются, будет слишком поздно». Левые требовали более весомых доказательств наличия у Саддама Хусейна оружия массового поражения, сомневались, что Хусейн связан с Аль-Каидой, утверждали, что есть менее радикальные меры, которые приведут к той же цели, а также настаивали, что следует тщательно взвесить риски от военного вторжения и от бездействия, – словом, приводили все те аргументы, которые использовали администрация Буша и другие консерваторы, когда экологические активисты ссылались на принцип предосторожности, скажем, для запрета определенных химических веществ или требуя действий, чтобы остановить изменение климата. Месяцы, предшествовавшие вторжению американских войск в Ирак, как никогда наглядно продемонстрировали, насколько избирательно люди могут относиться к понятию предосторожности.
Верх взяла риторика консерваторов. Общественная поддержка действий Джорджа Буша накануне войны составляла 75%. В людском сознании образ Саддама Хусейна настолько прочно был связан с терактом 9/11, что по результатам опроса, проведенного New York Times в сентябре 2006 года – когда администрация президента уже давно официально признала факт непричастности иракского лидера к террористическим атакам, – треть опрошенных все еще были убеждены в «личном участии» Хусейна в их организации. Еще более устойчивой была связь между понятиями «терроризм» и «оружие массового поражения». В 2004 году в ходе опроса Hart-Teeter американцев попросили назвать два вида терроризма, которые вызывают у них наибольшую обеспокоенность. 48% опрошенных назвали биотерроризм, 37% – химическое оружие и 23% – ядерное оружие. Только 13% вспомнили об угоне самолетов, хотя именно это было отправной точкой кризиса. По результатам опроса Gallup, проведенного в 2006 году, почти половина американцев были уверены, что в течение следующих пяти лет террористы «создадут бомбу, содержащую химические или биологические материалы»{67}.
Администрации Буша также удалось связать в общественном сознании Ирак и «войну с терроризмом». Результаты опроса Gallup, проведенного в начале 2003 года, показали, что 48% американцев «очень обеспокоены» или «в какой-то мере обеспокоены» тем, что они или их близкие могут стать жертвами терроризма. Годом ранее этот показатель был 35%. Ирак – это «передовая войны с терроризмом», неизменно повторял президент США. После первых быстрых побед на этой передовой страх перед терроризмом в американском обществе поутих. К июлю 2003 года он обновил минимум в 30%. Однако по мере того как ситуация в Ираке медленно переходила от эйфории к отчаянию – эфиры вечерних новостей вновь заполнили картинки разрушений и жестокой резни, – страх перед терроризмом вновь начал расти, достигнув 45% в августе 2006 года.
В 1933 году в политических интересах Франклина Рузвельта было убедить американцев в том, что самую большую опасность представляет «сам страх». 70 лет спустя в политических интересах Джорджа Буша было прямо противоположное: Белый дом смог получить необходимую поддержку для военного вторжения в Ирак благодаря нагнетанию страха перед терроризмом и тому, что этот страх удалось связать с Ираком.
Страх перед терроризмом во многом был на руку администрации президента и самому Джорджу Бушу. До теракта 9/11 Джордж Буш был слабым лидером с неубедительным мандатом и весьма средним уровнем поддержки. После 11 сентября он стал национальным героем. В подобных обстоятельствах уровень общественной поддержки вырос бы у любого президента, но, представив террористическую угрозу как глобальную войну на неопределенный срок, президент превратился в этакого несговорчивого Черчилля, и этот образ не увял бы по осени, а зеленел бы столько, сколько шла сама война, – то есть постоянно. «Нация находится в состоянии войны», – регулярно повторял президент, и самым весомым напоминанием об этом было периодическое объявление новой террористической угрозы. Стоит ли удивляться, что аналитик Роб Уиллер выявил «позитивную связь» между объявлением новой террористической угрозы и ростом доверия президенту. В 2004 году в другой научной работе команда из девяти психологов представила результаты проведенного ими эксперимента, которые показали, что напоминания о смерти или терактах 11 сентября повышали уровень общественной поддержки президента{68}.
Политикам не нужны были психологи, чтобы это понять. Когда стало очевидно, что результаты иракской кампании не те, на которые рассчитывали, у Джорджа Буша был самый высокий рейтинг поддержки населения. То же самое касалось и республиканцев в целом. В смутные времена нация хочет видеть сильного лидера, и республиканцы прилагали все усилия, чтобы американцы чувствовали, что наступили смутные времена. В ходе выборов в Конгресс в 2002 году даже умеренные республиканцы разыгрывали карту борьбы с терроризмом, войны и безопасности, тогда как демократы сосредоточились на слабой экономике и вопросах внутренней политики. Демократы потерпели сокрушительное поражение.