— Ну что, не боишься, бабушка, не страшно?

— А что я — шпионка?— ответила и отвернулась. Кожухов улыбнулся.

Потом стала выглядывать в окно. Вдоль дороги яблони растут, очень много яблонь, а яблоки и на земле валяются, никто не подберет. Мак на полях растет — интересно. Монашка старенькая на велосипеде катит. «Такая-то старая, рази я взберуся!». Через речку проехали, мост, а на мосту — дома, и там люди живут, а перед домами — утки, гуси… Вспомнила Сычевку: две курицы у нее, три яблоньки под окном стоят. Как там они все без нее. Захотелось домой.

Зашел как-то и Корнилов к ним, сказал, что вот, мол, у немцев яблоки на деревьях зреют, никто не рвет, а у нас сук сломают, но достанут. И вообще у немцев такой порядок во всем, а у нас…

— У нас лучше,— быстро перебила его Огурцова.

Корнилов смешался.

— Ну, лучше, конечно, лучше… Но в чем-то ведь и похуже.

— Хоть и хуже, а лучше,— снова быстро сказала Огурцова. Корнилов пожал плечами и вышел.

— Куды ни едь,— сказала она сама себе тихо,— а лучше нашей Сычевки нету. Там я родилася.

В Берлине их встретили на Восточном вокзале, был небольшой прием. Все выпили по чашечке кофе. Анастасия Ивановна отказалась: «Молока бы»… Принесли молока.

Из Берлина они отправились в Эрфурт.

Все трое мужчин — свидетели довольно хорошо говорили по-немецки и чувствовали себя вполне сносно. Корнилов ходил в магазины, выбирал материал — сыну на брюки. Огурцова же не могла никак привыкнуть. «Я как ихнюю речь слышу, дак как-то нехорошо мне,— говорила она Елене Герасимовне.— Не то что страшно, а как-то нехорошо: вроде как не наши, а на свободе».

Женщины снова жили вместе. Огурцова не только на ночь, но и днем занавешивала окна. Поздно вечером гадала: «спать или не спать? Боязно…».

Как-то утром обе женщины стояли у гостиницы и смотрели, как мужчина у себя в саду собирал груши. Их было полно. Он полез на дерево, на самую его верхушку. «Чего он туда полез?»— удивились обе, внизу груш полно, вся земля ими усыпана. Мужчина спустился, что-то сказал по-немецки и поманил к себе Анастасию Ивановну. Она ничего не поняла, но двинулась к нему, поправила платок на голове. Он насыпал ей груш.

Чуть позже Евдокимова говорила:

— А ведь это, Анастасия Ивановна, он из-за тебя на верхушку-то полез, на дерево-то, видно, самые лучшие искал.

Огурцова ничего не ответила, задумалась. Вечером, перед сном она сказала:

— И тут, вишь, есть люди хорошие…

Анастасия Ивановна имела в виду еще и переводчицу Гертруду, она Огурцовой понравилась. Гертруда рассказывала ей, что не все немцы плохие. Что вот у нее и отец, и дедушка были коммунистами, и в войну они были за русских. Рассказала и о женихе в Дрездене, скоро свадьба. Приглашала на свадьбу.

—А шофера-то тоже хорошие,— говорила она Евдокимовой.— Молоденькие все. А один — совсем еще молоденький. Чего-нибудь скажу, он закатывается, смеется… чего ни скажу — смеется.