Никогда бы не подумала, что Виктору захочется посетить Советский Союз, и то, что он принял приглашение, потрясло меня. Я-то бывала в Москве неоднократно, работая на «Прагоконцерт», и понимала, что Виктор растеряется в ней. Он запаникует уже в аэропорту, когда обнаружит, что его никто не встречает, и прождет не меньше часа из-за особого отношения русских ко времени. У меня тогда была советская учебная виза: меня пригласили вести мастер-класс игры на клавесине у нескольких русских профессоров музыки. Поскольку не было и тени подозрения, что нам заблагорассудится остаться в СССР, мне позволили сопровождать Виктора.
В Москве меня всегда сопровождал так называемый переводчик, который на самом деле был осведомителем на службе у властей. Некоторые из таких переводчиков казались мне людьми примитивными, другие – хорошо образованными, интеллектуальными, и я вела себя с ними дружелюбно, расспрашивала об их жизни. Одна женщина-переводчица была очень доброжелательна и подарила мне что-то из янтаря, который мне нравился. Она выглядела несчастной из-за своих обязанностей, очень подозрительной, поэтому я спросила: «Либо вы сами служите в госбезопасности, либо думаете, что я, так какой вариант из двух?»
Она тут же расслабилась и объяснила. Ее дед и отец были сосланы в Сибирь за политические преступления.
– Если я тоже в итоге попаду туда, как мне быть? Я устала от всего этого, поэтому пошла на работу переводчицы. Так мне по крайней мере удается общаться с интересными людьми.
Мы мгновенно подружились.
С Виктором у нас был другой удивительный сопровождающий, молодой человек, изучавший драматическое искусство в Праге. Первое, что он сказал, когда мы прилетели в Москву:
– У меня есть билеты в Большой театр, куда я должен отвести вас, но я не хочу. Лучше я отведу вас в театр поскромнее, но зато передовой. Думаю, вам больше понравится там.
Еще он показал нам выставку фотографий и без конца болтал со мной обо всем, что узнал в Праге, от нашей музыкальной культуры до концлагерей. И он показал нам настоящую Москву. Я помню, что он сопровождал нас в дом одного из моих русских профессоров, там нас усадили вместе с членами семьи за стол с голубым сыром. Мы все очень обрадовались такому угощению. Я не призналась, что сыр с плесенью довольно легко купить в Праге.
Несмотря на то что концерт Виктора пользовался огромным успехом в Москве и сам он привлек к себе всех на международном симпозиуме композиторов, куда его пригласили, город производил на него тягостное впечатление. Его звали приехать туда в следующем году, но он не стал скрывать чувств и отказался. Мне он сказал:
– Я просто хочу домой.
Добрый, очень чувствительный Виктор слишком близко подошел к сердцу сталинизма и источнику всех наших трудностей.
6. Терезин, 1942
Утро нашего отъезда в Терезин было холодным и туманным. Мама, папа и я встали засветло и молча оделись. Никто из нас не спал в ту ночь. Закутанные в несколько слоев одежды, мы с трудом шли на место сбора, с тяжелым сердцем и тяжелыми чемоданами.
Нацисты предпочитали начинать дело пораньше, чтобы другие не видели, какое зло они творили, но злосчастным стуком ботинок по мостовой мы перебудили многих. Большинство жителей города спешили убраться с улиц и запереться дома, но некоторые из друзей и покупателей возникли перед нашими глазами из тумана: они желали нам удачи и прощались. Архиепископ проводил мессу в церкви Св. Варфоломея, где верующие молились за нас.
Как только мы очутились в Соколовне, с нами стали обращаться очень грубо, пинками заставили построиться в шеренги и ждать регистрации с тысячами других обреченных. Согнанные вместе криками и ударами палок, мы простояли несколько часов, пока наконец офицер СС не пересчитал нас. Мой отец смотрел на него с таким нескрываемым презрением, что получил сильный удар по лицу. Папа не казался испуганным. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь осмелился так вести себя с моим отцом, и мое сердце сжалось от страха.
В начале 1941 года прошли три основных транспортировки из Пльзеня, во время каждой из них отправилось в лагерь примерно по тысяче человек. До нас туда послали несколько сот молодых «добровольцев», выбранных для того, чтобы подготовить обветшавшие здания гетто к прибытию новых жильцов. Этим «добровольцам» обещали лучшие условия содержания или то, что они не будут заточены в гетто. Все оказалось ложью. Их называли
Наша партия «Т» отправилась в Терезин 26 января 1942 года. Мой номер был Т 345, его написали на бумажке, которую я должна была носить на шее. Номера моих родителей были T346 и T347. С указанного дня мы не могли говорить наши имена, когда к нам обращались представители СС, – только номера. Началось постепенное стирание наших личностей.
В Соколовне еще несколько часов прошло перед тем, как нам отдали приказ маршем идти на вокзал, а там затолкали в вагоны для скота. В переполненном поезде мне стало очень плохо. Не знаю, нервы ли тому виной или я что-то съела, но я чувствовала себя больной и изможденной. Чтобы успокоиться, я проигрывала в уме баховскую сарабанду вновь и вновь, тихо напевая ее и вспоминая, как в последний раз играла с Мадам.
Музыка, звучавшая в моей голове, была в те часы для меня важнее, чем когда-либо еще. Она ничего не весила, и нацисты даже не подозревали о ней и не могли отобрать ее у меня. Музыка была моей и только моей.
Когда мы прибыли на станцию за три километра от гетто, всем приказали двигаться дальше пешком – молодым, старым, здоровым и больным: молчаливое шествие призраков на серой заре. Лишь через два часа мы достигли ворот города-крепости, имевшего форму звезды и окруженного рвом, покрытым травой валом и высокими кирпичными стенами.