Мишка прошел из коридора в большую комнату, а из нее в комнату поменьше, распахнул забранные решетками окна и снова начал:

– Я есть хочу. Поехали бы домой… Там тетя Вера небось щи приготовила или суп с макаронами и с морковкой, и с луком, и с…

– Прекрати! Яичницу съешь. Разбаловался на теткиных пирожках. – Петр Михайлович засмеялся. – Я бы и сам сейчас от пирожков не отказался!

Пока отец готовил, Мишка выскочил во двор в тапочках и достал из багажника пакеты со своими приобретениями. Отец заметил его маневры через узкое приоткрытое окно кухни.

– Мишка, завтра обратно все в машину затаскивать придется! Кончай пиратничать, иди мой руки, и перекусим.

– Сейчас. – Потапыч с сожалением оставил все же часть пакетов в багажнике и вернулся с одним, где были альбом и цветные карандаши в металлической коробке.

Прошло полчаса. Отец, поглядев на остывшую в тарелке яичницу, заглянул в комнату. Мишка, высунув язык от усердия, забравшись с ногами на стул, рисовал.

– Живо на кухню! – гаркнул отец. – Остыло всё!

Мишка получил легкий подзатыльник и помчался на кухню. Отец заглянул в альбом и увидел мужчину, отдаленно похожего на него самого и в то же время на Врангеля, в черкеске и кубанке.

– Пап, я пойду погуляю? – с набитым ртом спросил Мишка.

– Куда еще? По жаре, да и к ночи дело. Сиди дома. Альбомов целый ворох накупили, есть чем заняться. – Отец уже мыл посуду. – Завтра рано поедем.

– Я пойду-у!.. – начал ныть Мишка. – Надоело рисовать.

– Ну иди. Ненадолго и недалеко.

Мишка выскочил на улицу и побрел вниз, в сторону рынка. Он глазел на дома, на горожан, выползающих на улицу в поисках прохлады и развлечений. Брусчатка, по которой он шел, была отполирована немыслимым количеством ног и стала почти зеркальной.

Мишка решил, что это старинные камни. По ним, наверно, ездили на лошадях. Звонко цокали копыта. Может, проезжал целый отряд казаков с шашками, в форме. Позвякивали сбруи, всадники переговаривались, раздавался смех, сотник окриком призывал к порядку, и разговор и смех на время стихали. Пахло лошадьми и сыромятными ремнями сбруи. Мишка вообразил, что кто-то из его родни мог вот так верхами ехать по Ростову, например прапрадед Петр Михайлович.

Мишка увидел круглую рекламную тумбу, яркую, толстую от многочисленных наслоений плакатов и объявлений. На одном из плакатов иностранную певицу несли, как восточную принцессу, два здоровенных, обнаженных по пояс чернокожих дядьки. А она восседала на чем-то вроде носилок, под балдахином, и жеманно выглядывала из-за полупрозрачных занавесок. Правда, девице умельцы уже пририсовали черные кавалерийские усы. Потапыч захохотал от ее комического вида. Но вид носилок навел его на определенные мысли, связанные со все еще терзавшей его жаждой славы. Мишка, простояв около тумбы несколько минут, вспомнил, что такие носилки называются паланкин.

Задумчивый Потапыч свернул в переулок, рассчитывая выйти к рынку. Потом свернул еще раз и еще, но рынок не появлялся. Он оглянулся и понял, что не узнаёт эти места, дома с лепниной и дворы. На него выскочила маленькая рыжая собака и облаяла визгливо. То, что он заблудился, дошло до него не сразу – Мишка успел пройти еще квартал в поисках людей или рынка. Дело в том, что Потапыч, как сельский житель, плохо ориентировался в городе, а самое главное – он не помнил адреса квартиры.

Оставалось зареветь погромче, но он понимал, что отец вряд ли услышит его слезный призыв. Решил идти вперед, тем более что быстро темнело, а переулок попался совсем уж безлюдный.

Мишка бродил полтора часа и наконец вышел на бульвар. Слёзы уже подло текли по щекам, но он все же углядел сквозь слёзную пелену полицейского и ринулся к нему:

– Дяденька! Я заблудился…