– Не получится. Поздно уже. А ночью ехать не хочется. Завтра с утра пораньше и тронемся. В путь-дорожку… – Отец подмигнул Мишке в зеркало заднего вида и запел:

Мишка подхватил, и допели они дружно:

…Раскаленный город жил другой, отличной от степной, шумной и суетливой жизнью. Здесь не встретишь сонного старика с папироской, прилипшей к губе, сидящего в тени штакетника, на скамеечке в окружении сонных кур и кошки под скамейкой, которая ленится их ловить. Здесь не слышно цикад, и ночью небо не мерцает звездами. Его застилает свет множества огней, которые, как говорят, видно даже из самолета. Мишка никогда не летал на самолете и не мог подтвердить правдивость этого утверждения. Здесь не пахнет травой, а только бензином и раскаленным асфальтом, в который проваливаются женские каблучки. Здесь толпы незнакомых друг с другом людей снуют взад и вперед в хаотичном и кажущемся со стороны бессмысленным движении. Здесь нет ветра: воздух замер в неподвижности, им невозможно дышать, настолько он раскален и пропитан бензиновыми парами, духами-одеколонами горожан и запахами ресторанных кухонь, где готовят быстро и невкусно.

В степи, несмотря на жару, ветер все же был. Он освежал и дурманил ароматами земли, травы, заячьих нор – с характерным запахом шерсти животного. Пьянил речным духом. Степной ветер напоминал протяжные казачьи песни, рождавшиеся в этих местах и редкими отголосками звучавшие в нынешнем поколении. Современники все больше слушали электронную музыку, а вернее, сочетание мертворожденных звуков, заставлявших впадать в состояние полного отупения или глуповатой радости. Но старинные песни, спетые живыми, теплыми голосами, воскрешали потерянные на новой музыкальной ниве ду́ши и помогали дышать полной грудью и чувствовать в полную силу.

В городе Мишка ценил только одно – книжный магазин. Запах в канцелярском отделе сводил его с ума. Новые карандаши, ластики, тетрадки, альбомы… Ему нравились мелкие разнообразные, цветные предметы, которыми было очень приятно пользоваться не только в школе.

Под настроение Мишка любил рисовать, и получалось у него неплохо. Люди выходили, правда, несколько карикатурно, но учительница рисования в школе сказала даже, что у Мишки свой стиль, и если его научить техническим приемам, то из него, может, когда-нибудь и выйдет толк.

А пока он самоучкой марал бумагу в нешуточном количестве, изводил карандаши до состояния огрызков и постоянно нуждался в пополнении рисовального арсенала.

Отца же больше занимали школьные списки Ленки и Юрки. Юрка торопливым почерком накатал еще отдельный перечень книг, которые он не прочь был бы прочесть. Да и для Мишки все необходимое отцу приходилось выбирать самому, потому что Потапыч безответственно носился по магазину с горящими глазами и возвращался с коробкой красок, набором кистей, веером разложенных на картонке, или пачкой альбомов. Он складывал их в тележку, которую катил отец, и убегал за очередной добычей.

– Потапыч, – не выдержал Петр Михайлович, – ты бы думал не о рисовании, а о том, как английский пересдать.

Мишка сник и пошел рядом, держась за холодный, чуть липкий бортик тележки.

– Вот пришлось ей соврать, что ты хорошо учишься. Не мог же я ей радость доставить, – имея в виду мать, сказал отец. Он увидел, как Мишка сразу расстроился, вот-вот заплачет. – Мне же не альбомов для тебя жалко. Рисуй себе на здоровье, только после того, как дела сделаешь. Хватит дуться.

– Мне кажется, если я не сдам этот английский, ты меня любить совсем не будешь, – пробормотал Мишка.

– О господи, ну что за чушь! – Отец остановился. – Да хоть и на второй год останешься, никто от этого еще не помер. Правда, от ребят, своих друзей, отстанешь, ну, на хуторе посудачат: дескать, сын Петра Михалыча дурачок – ты же знаешь, как у нас любят приврать. А больше ничего. Мне от этого ни тепло, ни холодно. Во-первых, я знаю, что ты не дурачок, а просто лентяй, а во-вторых, меньше будешь со своими дружками по хутору носиться, больше времени учебе уделишь.

Петр Михайлович говорил серьезно. Мишка даже забежал вперед – посмотреть ему в лицо, не шутит ли.

– Я не дурачок! – убедившись, что отец не шутит, заявил Мишка. – А если я из принципа не хочу учить этот английский?!

– Ого! Да у тебя принципы есть! – с легкой издевкой восхитился Петр Михайлович. – Так ты лучше из принципа его выучи, а то ведь у меня тоже принципы имеются.

Мишка почуял угрозу в отцовском голосе и прекрасно понял намек.

– Вот я и говорю, что ты меня из-за английского не любишь.

– Да хоть вовсе неучем оставайся! Иди покупай, что тебе нужно, и поедем, иначе я сейчас тут расплавлюсь. Дышать нечем.

Мишка в нерешительности мялся, не отходя от тележки. Показывал характер: мол, не нужно мне ни чего.