– Конечно, выяснил. Он оказался потомком дочери революционерки, отправившейся за любимым в ссылку. Последней воспитанницы, попавшей к Аполлинарии Антоновне Пастуховой.

Из дневника Аполлинарии Антоновны я знала, что девушка лет в двадцать уехала из Карелии уже в Ленинград искать биологических родителей. Они же должны были делать революцию и строить новое государство. В дневниках не было информации о том, что дальше случилось с этой девушкой. Аполлинария Антоновна умерла. И в конце жизни с ней оставались только мои предки. То есть получалось, что именно я по праву являюсь наследницей дневников. Или нет?

– Значит, он тоже заинтересовался историей своей семьи?

– По приказу одного человека из КГБ.

– А откуда этот человек узнал…

– Ты забыла? Я не мог не написать в отчете про интерес Мещерякова к своим предкам. И даже получил помощь с доступом к соответствующим архивным материалам. И тот человек, историк по специальности, тоже получил. Но, так сказать, частным образом. От моего последнего куратора во Франции, вернее, его брата, который тоже был из Комитета Глубокого Бурения, но за рубеж в советские времена не выезжал.

Именно этот брат в свое время вытащил историка из психушки. Известно, что в советские времена в психиатрические лечебницы отправляли диссидентов, и они боялись психушки гораздо больше, чем тюрьмы. В СССР психиатрия использовалась в политических целях и считается одним из основных видов политических репрессий того периода. Сейчас уже никто не скажет, действительно ли люди, отправленные в «желтые дома», страдали психическими расстройствами, а если и страдали, то в какой степени.

Но историк, которого звали Владимир Ильич Артамонов, явно был с небольшим приветом. Официально поставленный диагноз – вялотекущая шизофрения.

– Он потомок или не потомок той революционерки? – спросила я. Я помнила, что последняя девочка, оказавшаяся у Аполлинарии Антоновны, носила фамилию Артамонова.

– Да, потомок. Кстати, его уже нет в живых. И моих французских кураторов тоже нет в живых. Они, конечно, были русскими, я неправильно выразился. Я имел в виду комитетчиков, которые со мной «работали» во Франции. К ним ко всем я относился с большим уважением. Но жив брат моего последнего куратора. И живы его сын и внук. И у историка два сына. Один получился нормальный, преподает в университете, а второй пошел по пути папаши. Тоже считает себя потомком Крупской и Дзержинского. Или, возможно, притворяется. Я, признаться, так и не понял.

Симеон Данилович пояснил, что историк Артамонов был отправлен на лечение в психиатрическую больницу после того, как захотел поменять фамилию на Дзержинский.

– А разве нельзя? – спросила я. – Если я, например, захочу поменять на Дзержинскую, или Крупскую, или Ленину?

– Сейчас, конечно, все можно. Хотя, думаю, что тебе, Дашенька, посоветуют не брать известную фамилию на букву «П». Хотя запретить не могут.

– А в советские времена просто так нельзя было сменить фамилию?

– Ну, если Иванова на Петрова, то можно. Но все равно требовались обоснования. Например, на кафедре, где работала моя жена, был мужчина по фамилии Кретинчиков. Он женился на женщине с фамилией Петрова и взял фамилию жены. Его заставили писать объяснительную. Ну, он и написал, что только кретины не понимают, почему он это сделал. Его, конечно, официально поругали, но дело быстро затухло. Но когда Владимир Ильич Артамонов решил стать Дзержинским и Феликсовичем, из ЗАГСа стукнули куда следует. С Артамоновым встретился человек из органов для проведения профилактической беседы. И Артамонов ему заявил, что является потомком Крупской и Дзержинского.

Надежда Константиновна Крупская на самом деле использовала партийный псевдоним Артамонова, но не только его. Она использовала и фамилию Ленина, и Саблина, и Онегина, и несколько других. Никакой связи с Дзержинским у нее не было, но в советские времена ходила масса анекдотов про Ленина, Крупскую и Дзержинского, про любовный треугольник и не только.

И на основании этих анекдотов у целого поколения (и не одного!) советских людей могло сложиться мнение о любовной связи Крупской и Дзержинского. Хотя документального подтверждения ее нет. Крупская любила Ленина.

Историк Артамонов, которого, как и Ленина, звали Владимир Ильич (постарались родители), утверждал, что они в семье использовали имена Илья и Владимир для конспирации – чтобы никто не догадался про Дзержинского. Поэтому молодая революционерка (его бабушка) и была вынуждена отдать ребенка на воспитание.

– Но там же девочка родилась! – воскликнула я.

– И это еще одно доказательство того, что у Владимира Ильича Артамонова что-то помутилось в голове.