Каждый советский гражданин знал о дружбе СССР с Индией. Дело было в частности в том, что в 1950–1960‐х годах и мы, и индусы находились под западными санкциями (пусть и негласными – они не были объявлены официально, как сейчас) и испытывали дефицит конвертируемой валюты. Между руководителями двух стран было достигнуто соглашение о прямом обмене рубля на рупию. Мы помогли промышленности Индии, советские специалисты участвовали в производстве индийской стали, нефтепродуктов, электроэнергии, а индусы присылали в СССР известный «чай со слоном» и другие потребительские товары.
Советский Союз активно сотрудничал с Египтом – две дамбы Асуанской ГЭС строились по проекту нашего инженера и с участием наших технических специалистов. В Джакарте (Индонезия) был построен огромный стадион – «подарок Хрущева».
Все эти проекты просчитывались.
– И вы занимались этими расчетами? – спросила я.
– Не только. И не столько. Я в первую очередь занимался работой с западными банками. У нас же были отношения с ними.
Насколько я знала, этим занимался Внешторгбанк, один из компонентов банковской системы Советского Союза, также включавшей Государственный банк, Стройбанк и Гострудсберкассы. У Внешторгбанка имелись дочерние банки в Европе. Их называли «совзагранбанки». Имелись отделения еще, например, в Бейруте и Сингапуре. Внешторгбанк осуществлял валютные операции, расчеты по экспорту и импорту товаров и услуг.
– Я знаю три языка, Даша: английский, французский и немецкий. Это было редкостью в советские времена. И я мог и могу говорить на этих языках на финансовые темы. Я был, как тогда называлось, «специалист со знанием языка». Меня заметили. В советские времена нельзя было получить должность потому, что «воровали вместе». Да, «своих», конечно, пристраивали и тянули, но на серьезной должности «свой» мог оказаться только, если был хорошим специалистом. Никакие объекты за взятки не принимали, бумаги на перевод денег за откат не подписывали. Такого понятия, как откат, просто не существовало. И если бы не мои знания языков и не мои знания в финансовой области, которые мне дали не в институте, а в первую очередь в семье, я никогда бы не оказался на той работе, на которой оказался.
Но был еще один момент, благодаря которому выбор пал на Симеона Даниловича. И этот выбор сделали в КГБ. По словам моего учителя, если в структурах Комитета Глубокого Бурения, работавших с советскими гражданами, встречались и тупые солдафоны, и садисты, во внешнюю разведку идиотов не брали. Там служили умные и образованные люди. Да, среди них были и предатели, но их оказалось очень мало. Другие были патриотами своей страны. И дело они свое знали. Обучали их очень хорошо, причем самым разным навыкам, включая знание языков.
Кто-то из комитета, проверяя Симеона Даниловича Синеглазова на предмет использования в интересах Советского Союза за рубежом, докопался до истории его семьи – как основной ветви, так и побочных, которых оказалось немало. В комитете через свои связи или через своих агентов выяснили, что банкиры Синеглазовы разъехались по свету. Многие потомки семьи оказались в банковской сфере, продолжая семейные традиции. Кто-то сменил фамилию, кто-то был по женской линии, но сотрудникам комитета удалось найти потомков банкиров из Российской империи в Англии, Франции и США.
О поездках молодого Симеона Даниловича в США речи не шло, только в Англию и Францию, где он должен был установить контакты со своими родственниками из банковского сектора этих стран.
– То есть работать шпионом на КГБ?
– Да, – кивнул мой учитель. – Выбора у меня не было. От таких предложений, а по сути приказов, в те годы не отказывались. Или это означало бы для меня крах карьеры, которая тогда была для меня крайне важна. В случае отказа… Можно было бы считать везением, если бы я смог остаться в Ленинграде хотя бы дворником. Но скорее… В общем, я отказ даже не рассматривал. И никто на моем месте не рассматривал бы. Для себя я решил, что это будет для меня прекрасной практикой – хотя бы в языках. Я буду общаться с носителями языков, на месте смогу изучать их банковскую систему – хоть что-то, к чему меня допустят. И я уже тогда интересовался финансовой историей. Дашенька, тебе, возможно, это трудно представить, но интернета тогда не было, доступа к иностранным архивам у советских людей тоже. Я сам предложил своим кураторам из КГБ легенду: я изучаю финансовую историю. И если многое из того, что от меня хотели, у меня не получилось (что меня нисколько не расстроило), я стал настоящим специалистом по финансовой истории.
– Лучшим в мире!
– Одним из лучших, – скромно поправил меня Симеон Данилович, которого много лет приглашают читать лекции по всему миру. Сейчас от регулярных поездок его удерживает возраст.
Он уникальный специалист, и мне повезло быть его ученицей.
Но никто из французских и английских Синеглазовых общаться с Симеоном Даниловичем не пожелал. Не то что сотрудничать, даже общаться! Они все ненавидели советскую власть, а он был из той ветви (да еще и побочной, от потаскухи балерины!), которая осталась в России, приняла новый режим и стала на него работать. И продолжает, несмотря на то что и среди них нашлись пострадавшие! Ему прямо бросали в лицо фразы: «Мы с агентами КГБ не разговариваем!», «От нас вы для своего КГБ ничего не узнаете!», и все в таком роде.
Но поработать в архивах Симеон Данилович смог. То есть он не выполнил «задания» комитета, но сделал то, что хотел сделать сам. И еще он завел полезные контакты. Он был заинтересован в том, чтобы и дальше ездить за границу. Не из-за жвачки, тряпок, мохера, магнитофонов и прочей ерунды, которая привлекала тех, кто рвался за рубеж, а в первую очередь из-за возможности получать знания. Хотя магнитофон привез. Жене привозил подарки. Но сам никогда ничего не продавал и использовал только командировочные. Он должен был оставаться безупречным в глазах своих кураторов и вообще всех, кто ведал его отправкой за рубеж. Конечно, за ним следили, его проверяли, давали мелкие задания, требовали заведения все более широкого круга знакомств. Симеон Данилович не считал это предательством кого-либо из людей, с которыми общался.
Хотя когда на него выходили представители западных спецслужб, он сразу же сообщал об этом куратору. Такое случалось дважды. Ему велели «подыгрывать». Он не мог представляться дураком, потому что западная сторона, естественно, выяснила, что он им совсем не является. По заданию куратора он сливал какую-то информацию, денег от западной стороны не брал, просил то, что было ему нужно для его собственной работы. И получал. Кураторы из КГБ не возражали. Вероятно, они его уже считали немного «чудиком». Но знали, что он никуда не собирается сбегать и даже ни разу не предпринял попытки остаться на Западе. Его все устраивало. Он занимался тем, чем хотел заниматься, по советским меркам был обеспеченным человеком и при этом не директором магазина и не заведующим складом, а ученым, уважаемым в СССР и признанным на Западе, что в те времена немало значило. У него была квартира, оставшаяся от родителей, машина, которую в советские времена было не так-то просто купить. Когда жена захотела дачу, приобрели дачу. Вот только детей Господь не дал.
А потом на Симеона Даниловича вышел француз – потомок лесопромышленника Мещерякова, уехавшего во Францию. Вышел он через кого-то из Синеглазовых, которые пригласили Симеона Даниловича к себе. Профессор сразу сообщил куратору о приглашении французских Синеглазовых. Так было положено, если сам не хочешь огрести проблемы.
– Идите, конечно, – дал добро куратор.