Димон помешкал с ответом. Казалось, он не знал, что ему сказать. Лицо его кривилось, словно от отвращения, по телу пробегала дрожь. Он ткнул пальцем в дверь и едва уловимо, точно опасаясь быть услышанным, выдохнул:
– Там… – и опять умолк: у него перехватило дыхание.
– Что там? – спросил Миша, глядя попеременно то на почти невменяемого, смертельно напуганного чем-то друга, то на дверь, которую тот продолжал подпирать корпусом и обеими руками. – Что там внутри?.. Да говори же! – нетерпеливо воскликнул он, видя, что товарищ лишь водит кругом стеклянными, подёрнутыми дымкой глазами и безгласно, как рыба, открывает и закрывает рот.
Димон на мгновение задержал на взволнованном Мишином лице свой блуждающий, казалось, мало что замечавший взор и, снова чуть скривившись, пролепетал:
– Крыса… г-громадная.
Миша нахмурился и качнул головой. Этот неожиданный ответ не показался ему таким уж странным. Если до смерти может напугать паук – правда, не совсем обычный, а размером с крупную собаку! – то почему бы не сделать того же самого крысе?
Подумав секунду-другую, Миша вскинул глаза на приятеля, по-прежнему не отрывавшегося от двери, будто слившегося с ней воедино, и отрывисто произнёс:
– Отойди.
Димон, точно услышав величайшую нелепость, в изумлении взглянул на товарища и не сдвинулся с места.
Но Миша настаивал:
– Отойди, говорю. Чё ты встал-то тут, как вкопанный?
Димон покосился на него и, как и прежде, очень тихо, полушёпотом, обронил:
– З-зачем?
Миша сделал нетерпеливое движение, но сдержался и, чуть разжимая губы, проговорил:
– Посмотреть хочу.
Димон опять косо зыркнул на него и пробурчал сквозь зубы:
– Нечего там смотреть.
– Дим, не дури. Это смешно, наконец. Отцепись ты от этой двери, – и, стремясь подкрепить свои слова, Миша положил руку на плечо напарника.
Но Димон стряхнул его руку, замотал головой и аж затрясся, всем своим видом демонстрируя, что ни за что на свете не отступится от двери.
Тогда Миша, поняв, что так он ничего не добьётся от, очевидно, бывшего не в себе и плохо соображавшего приятеля, переменил тактику. Отступив на шаг, он сложил руки на груди и презрительно усмехнулся.