Поведение Гитлера в Берлине показывает человека, у которого нет признаков недавнего обращения к национал-социализму с глубокой антипатией в отношении социалистических революционеров. Всё же когда он, в конце концов, сел на поезд, который отвезёт его обратно в Мюнхен, город, охваченный даже более радикальным левым переворотом, чем имевший место в Берлине, то ещё должно было проясниться, как он станет реагировать на каждодневное воздействие революционной жизни.

Гитлер сел на направлявшийся в Мюнхен поезд на вокзале Анхальтер не из-за особенной любви к городу и его обитателям, но по двум различным причинам. Во-первых, у него не было настоящего выбора в этом отношении. Поскольку демобилизационный отдел полка Листа размещался в Мюнхене, ему было приказано проделать свой путь обратно в столицу Баварии. Во-вторых, его самые лучшие надежды воссоединиться со своими фронтовыми товарищами из полкового штаба должны были направить его в Мюнхен.

Даже хотя они и обращались с ним как с несколько чудаковатым человеком, Гитлер ощущал себя чрезвычайно близким к своим братьям по оружию из вспомогательного персонала полкового штаба, в отличие от солдат в окопах. Поскольку его контакты с довоенными знакомыми за время войны иссякли, и он, лишившийся родителей в восемнадцать лет, давно уже прекратил контакты со своей сестрой, сводной сестрой, сводным братом и обширной остальной семьёй, то вспомогательный персонал штаба полка Листа стал его новой квази-суррогатной семьёй. В течение войны он предпочитал общество своих товарищей какому-либо ещё. Когда Гитлер направился на юг от Берлина, солдаты Списочного полка всё ещё служили в Бельгии, но теперь это был лишь вопрос времени, когда члены полкового штаба тоже вернутся в Мюнхен. В то время, как поезд Гитлера, пыхтя, продвигался через равнины и долины центральной и южной Германии, он мог с нетерпением ожидать вскоре воссоединения с товарищами военного времени, к которым был так привязан.

Оказавшись в Мюнхене, Гитлер добрался до казарм демобилизационного подразделения своего полка на Обервизенфельд, в северо-западной части столицы Баварии. По пути он обнаружил город, истощённый более чем четырьмя годами войны и двумя неделями революции. Он проходил мимо осыпавшихся фасадов и по улицам, полным выбоин. Это был город, где краска отставала от большинства поверхностей, трава была не скошена, а парки стали почти неотличимы от дикой местности.

Должно быть, это приводило в уныние того, кто выбрал Мюнхен своим убежищем, имея подданство Австро-Венгерской Империи, — австрийского немца, живущего среди немцев Баварии. Бело-голубые баварские флаги были вывешены повсюду для приветствия возвращающихся воинов, в то время как флагов Германии можно было видеть очень немного. Это свидетельствовало о том, что город всё ещё ставил свою баварскую идентичность выше германской, именно так, как это было, когда Гитлер столкнулся с этим и невзлюбил Мюнхен в зиму 1916–1917 гг. В умах многих людей «германский вопрос» — должны ли все территории с говорящим по-немецки населением действительно быть объединены и жить вместе под одной национальной крышей — всё ещё не был разрешён.

Когда Гитлер шёл по улицам Мюнхена, он встретился с таким вариантом социализма у власти, который, следуя логике его более поздних заявлений, он должен был бы ненавидеть ещё более, чем тот, с которым столкнулся в Берлине. Даже хотя у Баварии была и более умеренная политическая традиция, чем у Пруссии, революция в Берлине возглавлялась умеренными социал-демократами (SPD), в то время как в Мюнхене у руля были более радикальные отколовшиеся независимые социал-демократы (USPD) левого толка. Несмотря на гораздо меньшую опору в народе у радикальных левых, они действовали более решительно и, таким образом, преобладали в Баварии.

Невозможно понять, почему Бавария обеспечит Гитлеру сцену, с которой он начнёт свою политическую карьеру, без понимания особенностей баварской революции, которые поставили её в стороне от большей части остальной Германии. События конца 1918 и начала 1919 года разрушили структуру умеренной баварской традиции, создавая, таким образом, условия, при которых в конечном счёте мог возникнуть Гитлер в качестве национал-социалиста.

В отсутствие опытного вождя, вследствие недавней отставки их больного и слабого здоровьем долговременного председателя Георга фон Волльмара, и основываясь на вере в действенность постепенных реформ и заключения сделок с оппонентами, умеренные социал-демократы в Баварии просто не знали, как извлечь выгоду из неожиданного начала политического хаоса в ноябре 1918 года. В последние дни войны по всей Германии вспыхнули протесты, требовавшие демократизации и скорого окончания войны. Неумение «Баварских Королевских социал-демократов», как с насмешкой именовали умеренных, справиться с ситуацией стало очевидным во время массовой политической демонстрации, которая прошла солнечным днём 7 ноября на Терезиенвизе [ «луг Терезы»], месте проведения знаменитых мюнхенских ежегодных народных пивных фестивалей, «Октоберфест». Демонстрация была созвана скорее для того, чтобы потребовать немедленного мира, а также отречения кайзера Германии Вильгельма II, чем для начинания революции или для требований положить конец монархии как институту власти.

На демонстрации умеренные намного превосходили числом радикалов. И всё же когда мероприятие подходило к концу, у них не хватило решительных лидеров и они были захвачены врасплох, когда вождь независимых социал-демократов Курт Айснер уловил момент. Айснер и его сторонники устремились к военным казармам в Мюнхене, намереваясь пригласить солдат присоединиться к ним в немедленной революционной акции. Тем временем умеренные социал-демократы и большинство присутствовавших на демонстрации отправились домой поужинать и лечь спать.

Когда Айснер и его сторонники достигли военного городка, государственные учреждения Баварии не сумели отреагировать на революционную акцию, происходившую в тот момент в городе. Оглядываясь назад, сумма индивидуальных решений, принятых в ту ночь, вылилась в крах старого порядка. Однако реагировавшие на действия независимых социал-демократов намеревались совершить иное и осмысливали свои принятые в то время решения совсем иначе.

Люди реагировали на местные события часто вполне рационально, не видя, не говоря уже о понимании, картины большего масштаба, и поэтому не предвидя последствия своих действий. Например, организация без необходимости сопротивления действиям Айснера и его сторонников, которые не угрожали неминуемо благоденствию короля Баварии, выглядела бы нецелесообразной поздним вечером 7 ноября по простой причине. Ранее тем вечером король Людвиг III, вовсе без багажа, кроме коробки сигар, которую он нёс в своих руках, покинул город, веря в то, что он покидает Мюнхен просто на время, чтобы пережить бурю.

Если короля не было в городе, а правительственные чиновники все были по домам, то не было непосредственной опасности для безопасности королевской семьи и для правительства. Когда революционеры из независимых социал-демократов достигли первых военных казарм, унтер-офицеры, оставленные дежурными на внеурочные часы, решили, что нет необходимости устраивать битву. Поэтому они разрешили солдатам покинуть казармы и присоединиться к революционерам на улицах Мюнхена, если они так желают. С одним исключением подобные сцены последовательно произошли в казармах по всему городу, включая казармы воинской части Гитлера. Тем временем изредка слышались случайные выстрелы.

До вечера 7 ноября было очень мало признаков того, что народ в Мюнхене требует революционных перемен. Когда швейцарская женщина-фотограф Рене Шварценбах-Вилле, посещавшая свою подругу и любовницу Эмми Крюгер в Мюнхене в дни, предшествовавшие революции, покинула Мюнхен и вернулась в свою родную Швейцарию, то у неё не было и малейшего подозрения, что революция может разразиться в ближайшие часы. Мать Рене отметила в своём дневнике после возвращения своей дочери домой, что она «не заметила ничего, а в тот вечер Баварии стала республикой!»

Только небольшое число решительных и идеалистических радикальных левых вождей, многие из них мечтатели в самом лучшем смысле слова, нежели умеренные социал-демократы, приняло участие в акции тем вечером. По словам Рахель Штраус, врача и сионистской активистки, которая присутствовала на демонстрации днём: «Лишь горстка людей — как утверждают, едва сотня — овладела моментом и начала революцию».

Ближе к полуночи, когда почти все в Мюнхене крепко спали, Айснер провозгласил Баварию свободной республикой, Freistaat — в буквальном переводе, свободным государством — и отдал указание издателям газет обеспечить, чтобы его декларация появилась в утренних газетах. Баварская революция в действительности была левым государственным переворотом, которого мало кто ожидал, и ещё меньше предвидели его наступление. Это не была народная волна протеста, возглавляемая Айснером, которая осуществила революцию; скорее, Айснер ждал, чтобы массы и их вожди отправились спать, прежде чем узурпировать власть. Как телеграфировала в газету Neue Zürcher Zeitung в Швейцарии служба по делам прессы новообразованного Совета рабочих, солдат и крестьян, «буквально в течение ночи с четверга на пятницу после большой массовой демонстрации был успешно совершён умело управляемый переворот».

Утром 8 ноября, когда Мюнхен пробуждался от сна, большинство людей сначала не поняли, что это не будет только лишь ещё один обычный день. Например, Эрнст Мюллер-Майнинген, один из либеральных лидеров Баварии, сказал женщине, сообщившей ему новость о революции, что сейчас не то время года — рассказывать ему первоапрельские шутки. Людвиг III тем временем до полудня не знал, что он стал королём без королевства.

Как написал в своём дневнике Йозеф Хофмиллер, учитель одной из мюнхенских средних школ и умеренный консервативный эссеист, «Мюнхен лёг спать как столица королевства Бавария, но проснулся как столица Баварского „народного государства“». И можно добавить, что даже когда поезд Гитлера из Берлина подходил к Мюнхену позже в тот месяц, то будущий диктатор прибыл в город с довольно умеренной политической традицией — такой, который, несмотря на свой недавний опыт радикального захвата власти решительными действиями сектантского меньшинства, был маловероятным местом для рождения политического движения, которое принесёт в мир беспрецедентные насилие и разрушение.

Когда 21 ноября 1918 года Гитлер в конце концов явился в резервный батальон Второго пехотного полка, демобилизационное подразделение полка Листа, в котором он служил, он снова оказался перед выбором. Он мог выбрать демобилизацию и отправиться домой, что теперь, когда война окончилась, было ожидаемой стандартной процедурой для людей, не бывших профессиональными солдатами. Более того, возвращавшимся в свои демобилизационные подразделения при их прибытии в Мюнхен выдавали заранее отпечатанные документы об увольнении. В качестве альтернативы Гитлер мог принять демобилизацию и затем вступить в один из правых добровольческих корпусов (Freikorps), как называли народное ополчение, сражавшееся в восточных пограничных землях Германии как против этнических поляков, так и против русских большевиков, или защищавших разваливающуюся южную границу Германии. Последнее было бы действием, ожидаемым от человека, антагонистически настроенного и политизированного наступлением социалистической революции.

У Гитлера однако был и иной выбор: предпринять необычный шаг отказа от демобилизации и таким образом поступить на службу новому революционному режиму, что он и сделал, вступив в Седьмую запасную роту Первого запасного батальона Второго пехотного полка. По словам Хофмиллера, это были прежде всего «нескладные молодые люди, уклоняющиеся от работы», кто принимал такое же решение, как Гитлер, и оставался в армии. По контрасту с этим, «домой отправлялись хорошие, зрелые, трудолюбивые солдаты». Большинство солдат, замечает он, «просто возвращались домой. Наши люди чрезвычайно миролюбивы. Долгая война измотала людей на фронте».

В послереволюционном Мюнхене люди, подобные Гитлеру, которые не приняли демобилизацию, слонялись по городу. Их красочный внешний вид был большой разницей по сравнению с их дисциплинированным видом во время войны. «Они одевали свои круглые полевые шапки щегольски заломленными набекрень. На плечах и на груди у них были красные и синие украшения, такие как банты, ленты и маленькие цветы», — как наблюдал Виктор Клемперер, академик еврейского происхождения и журналист во время своего визита в Мюнхен в декабре 1918 года. Клемперер добавил: «Но все они тщательно избегали комбинации красного, белого и черного [цвета имперской Германии], и на их шапках не было следа имперской кокарды, в то время как они сохранили баварскую». В поведении солдат на улицах Мюнхена было мало контрреволюционного. В одном случае одна и та же группа солдат распевала по очереди традиционные баварские военные марши и «Марсельезу» немецких рабочих — песню немецких социалистов, которая пелась на мелодию французского национального гимна с припевом: «Не боясь врага, мы сплотимся и сражаемся! Мы маршируем, мы маршируем, мы маршируем, мы маршируем; через боль и нужду, если потребуется, за свободу, права и хлеб!»