Активно работая ложками, девчата расспрашивали меня. И я, всё так же сидя на месте водителя, описал, что встретился с партизанами, как мы громили с тылу немецкие батареи, на что жена с сестрой подтвердили, что через некоторое время после моего ухода обстрел действительно намного уменьшился. Потом им о взятых в плен генералах рассказал, ну и о награждении. Меня тут же попросили показать награды, которые к моему френчу прикручивал лично Сталин. Он это редко делал, обычно в коробочке награду вручал, а тут сам навесил. Расстегнув шинель, я показал ордена.

Аня сказала, что за эти три дня к ней дважды наведывались военные, искали меня. Она отвечала честно: к немцам в тыл отправился, партизанить. Я её похвалил.

Запахнув шинель, я широко зевнул и сказал:

– Больше суток не спал. Надо найти место выспаться.

– Жаль, у нас все свободные места заняты, я бы тебя куда уложила. Ждём, когда разбомбленный мост железнодорожный починят, чтобы отправить раненых дальше в тыл. Наш госпиталь тоже эвакуируют. Я только что узнала это на планёрке. В Горький нас отправляют.

Мы с Дарьей переглянулись, и я сказал:

– Судьба.

– Вы о чём? – смерила Аня нас подозрительным взглядом.

– Не ревнуй, солнышко. Если уж я захочу сделать Дарью второй женой, пусть и гражданской, я это сделаю. Сама знаешь, она в моём вкусе, а ходить мимо, как кот рядом со сметаной, я не собираюсь. Характер не тот. Моё – значит, моё.

– Эй, я тут! – возмутилась Даша.

Аня же, задумчиво посмотрев на меня, ласково спросила:

– Милый, ты помнишь, как я со скальпелем работаю? Говорят, кастраты тоже неплохо живут.

– Не понимаю, чего ты злишься? – Девчата уже поели, так что я, перегнувшись через спинку сиденья, стал наливать им в кружки чай. – Наоборот, радоваться за сестру должна. Война страшная, и потери среди мужчин таковы, что после войны за них до драк может доходить. Дарья может остаться старой девой, ни детей, ни семьи. А тут мужчина под боком, детей общих я признаю. Единственно, измены не потерплю, прогоню сразу.

– Как интересно, – хмыкнула Анна и, сделав глоток чая, продолжила: – Тебе изменять, значит, можно, а нам нет?

– Я всё ещё тут сижу, – пробормотала Дарья, спрятав лицо за кружкой.

– Мужчины моногамны, солнышко, для них владеть несколькими женщинами так же естественно, как дышать, а вот у женщин другое дело. Напомню, у мужчин бывают гаремы, а вот у женщин – нет. Ну за редким исключением. А вообще я по характеру гаремник, и более того, полностью поддерживаю понятие кровной мести, и даже следую ему… Что вы так на меня смотрите? У меня очень специфичный вкус, и должен сказать, найти ту, кто мне по вкусу, очень сложно. С вами мне повезло, встретил и упустить не хочу.

– Я вот думаю: плеснуть тебе чай в лицо или нет? Очень хочется. Только сомневаюсь, что это поможет.

– Ага, не поможет. Ладно, оставим эту тему, раз вы к ней ещё не готовы, я лишь хотел сразу всё пояснить, чтобы потом вопросов не было. Добавлю разве что, что гарема из двух жён мне вполне хватит, бегать налево я не буду. Да и детей больше будет, я лично их люблю. В смысле – своих детей. На чужих мне наплева… В общем, они мне безразличны.

– Почему?! – хором спросили сёстры.

– Потому что любить можно только своих детей, потому что они – свои. Чужих можно только терпеть. Дети – это эгоистичные, маленькие, злобные и мстительные создания, для которых одно единственно правильное мнение – это собственное. В ином случае слёзы, истерики и всё остальное, отчего родителям приходится крутиться, подстраиваясь под них. Так что детей я готов любить, но, как уже говорил, только своих. Если мне чужого в подоле принесут, выгоню обоих. Это, кстати, намёк. Ладно, поели, планы у вас какие?