– Да что вы тут вообще делаете? – с прищуром нацелил он на меня указательный палец. – Зачем здесь свое драгоценное время теряете, Андрей?
– Готовлюсь защищать честь страны! – И голос мой снизился до просящего: – Только один раз, Андрей Николаевич… Обещаю, что в следующем году я в олимпиаде участия принимать не буду!
Рукшин диковато покосился на меня, но промолчал.
Тут из-за угла торопливым колобком выкатил замминистра и клещом вцепился в Колмогорова:
– Андрей Николаевич, вот вы где! Позвольте, провожу вас в кабинет к директору, там оргкомитет собрался, вас ждут. А вы, молодые люди, поторопитесь, автобусы на экскурсию сейчас отойдут, опоздаете, – и он увлек Колмогорова в сторону лифта.
Мрачный Рукшин молча развернулся в сторону вестибюля, я пристроился за ним.
– Андрей, – полетело мне в спину. Я развернулся и встретился глазами с Колмогоровым, – не теряйте времени. Его у вас на самом деле совсем немного. Вот уж поверьте мне.
Я помедлил, а потом с почтением склонил голову:
– Увы, я это понимаю.
После утренней пробежки голова была свежей, и позавтракал я специально неплотно. Впрочем, таким умным я оказался не один: на удивление многие олимпиадники не забывали о разминках.
Да, сегодня и завтра нам понадобятся все наши интеллектуальные возможности, чтобы быть в состязании в числе первых. Конкуренции, впрочем, не чувствовалось – отношения оставались дружелюбными.
Я выбрал стол у громадного окна, положил перед собой стопочку пока еще девственно чистых листов. Собрался и поднял взгляд на текст первой задачи:
«На белой сфере двенадцать процентов площади поверхности закрашено в черный цвет. Докажите, что существует вписанный в сферу прямоугольный параллелепипед, все вершины которого находятся в белых точках».
– Так-с, – многозначительно прокряхтел мой внутренний голос и повторил с натугой: – Так-с… Чем задача звучит проще, тем она сложней?
Перед глазами возник образ белого шара, безликий и абстрактный. Мысленно толкнул его, и он, ускоряясь, завращался вокруг оси. Я на миг расслабился, наблюдая, и подсознание тут же начало свои игрища: поверхность шара подернулась неровной колеблющейся дымкой, потом поплыла разводами… Строгий объект быстро превращался в светло-туманное облачко, точно молочная капля, упавшая в кофе.
«Кофе, – уцепился я за образ, – черный! Стоять-бояться!»
Шар испуганно замер, деформировавшись в торможении, а затем торжественно вернулся в идеальную форму. Я придирчиво проверил – идеал как он есть, но уже далеко не безликий: в поверхность его теперь были впаяны антрацитово-черные пятна, словно кто-то погонял им в футбол на угольном складе.
«Мяч», – мысленно потискал я его, оценивая упругость, а затем, повинуясь интуиции, решительно рассек на две половины и вложил получившиеся полусферы друг в друга.