На вторую ночь разыгралась страшная буря – один из свирепых самумов, заставляющих человека остро ощутить свою беспомощность перед лицом стихии. Ураганный ветер нес тучи песка, и нас замело чуть ли не с головой. Три бедуина сбежали еще до начала ненастья, надеясь найти где-нибудь укрытие, а остальные завернулись поплотнее в свои бурнусы и запаслись терпением. Утром, когда ветер стих, мы выкопали из-под песчаных наносов все, что смогли. Нашли и разбитый в щепы ящик, в котором везли мумию, однако самой мумии там не оказалось. В ходе поисков мы перерыли весь наметенный вокруг песок, но тщетно. Мы не знали, что делать, ведь мистер Трелони горел желанием во что бы то ни стало доставить мумию в Англию. Мы прождали целый день в безрассудной надежде, что вернутся сбежавшие бедуины: вдруг они зачем-то забрали мумию, а теперь принесут обратно? Ночью, перед самым рассветом, мистер Трелони разбудил меня и прошептал на ухо: «Мы должны возвратиться в долину Чародея. Утром, когда я отдам приказ, не выказывайте ни малейшего сомнения. Если вы станете задавать вопросы, это возбудит у арабов подозрения и расстроит наши планы».
«Хорошо, – тихо сказал я. – Но зачем нам возвращаться?»
Ответ его заставил меня затрепетать от волнения, словно затронул какую-то струну во мне, уже настроенную на нужный лад: «Мумию мы найдем там! Я уверен! – Затем, предвосхищая мои возражения или недоуменные вопросы, мистер Трелони добавил: – Потерпите немного, завтра сами увидите!»
Он снова лег и закутался в одеяло.
Когда мы повернули назад, бедуины удивились, а некоторые возроптали. Между ними возникли разногласия, и кое-кто из них нас покинул, так что обратно на восток наш отряд двинулся несколько поредевшим. Поначалу шейх не интересовался, куда именно мы направляемся, но, когда стало ясно, что мы возвращаемся в долину Чародея, он тоже забеспокоился. Тревога его все возрастала, и наконец, у самого входа в долину, он остановился и наотрез отказался идти дальше. Он сказал, что подождет нас здесь, если мы решим продолжить путь одни; будет ждать три дня, но если к исходу третьего мы не вернемся, уйдет. Ни на какие денежные посулы шейх не поддался и от решения своего не отступил. Он пошел лишь на одну уступку: согласился найти лестницы и поднести к скале. Так он и сделал, после чего отправился со своими людьми обратно ко входу в долину.
Взяв веревки и фонари, мы с мистером Трелони снова поднялись в гробницу. За время нашего отсутствия туда явно кто-то наведывался: каменная плита, закрывавшая вход, лежала на полу, а с вершины скалы свисала веревка. Внутри еще одна тянулась в шахту, что вела к погребальной камере. Мы молча переглянулись, закрепили собственную веревку, и мистер Трелони по обыкновению спустился первым, а я за ним следом. Только когда мы вдвоем стояли в коридоре под шахтой, мне вдруг пришло в голову: уж не угодили ли мы в ловушку? Что, если кто-то сейчас слезет по веревке с вершины скалы и, перерезав нашу веревку, привязанную у входа в шахту, заживо похоронит нас здесь? Эта мысль привела меня в ужас, но предпринимать что-либо было уже слишком поздно, а потому я промолчал. У нас обоих были фонари, так что света нам хватало, когда мы, пройдя по коридору, вступили в камеру, где прежде стоял саркофаг. Сразу бросилось в глаза, как пусто там стало. Несмотря на все свое великолепное убранство, гробница казалась совсем заброшенной без большого саркофага, для которого она и была вырублена в скале, без ларца с алебастровыми сосудами, без столов, где размещалась разная утварь и еда для умершей, без фигурок ушебти.
Безотрадное впечатление пустоты и заброшенности лишь усиливала спеленутая мумия царицы Теры, лежавшая на полу там, где прежде стоял большой саркофаг! Рядом с ней в странных, неестественных позах, говоривших о насильственной смерти, лежали три араба из числа тех, что покинули наш отряд. Лица их почернели, руки и шеи у всех троих были в крови, излившейся изо рта, носа и глаз.
И на горле у каждого были следы семипалой руки, уже потемневшие!
Мы с Трелони подошли поближе и в ужасе придвинулись друг к другу, ошеломленные зрелищем, которое предстало нашим взорам, ибо – что самое поразительное! – на груди у мумии покоилась семипалая рука цвета слоновой кости, приставленная к предплечью, и место соединения выглядело как рваная рана на запястье, из которой сочились капли крови.
Глава 12
Волшебный ларец
Оправившись от потрясения (длившегося, казалось, слишком уж долго), мы не стали терять времени и быстро пронесли мумию по коридору к шахте. Я поднялся наверх первым, чтобы принять там тело. Посмотрев вниз, я увидел, как мистер Трелони берет семипалую кисть и кладет себе за пазуху – очевидно для того, чтобы не потерялась и сохранилась в целости. Трех мертвых арабов мы оставили в погребальной камере. Мы спустили на веревках драгоценный груз к подножию скалы, а потом донесли его до выхода из долины, где нас должны были ждать провожатые, и с удивлением обнаружили, что те уже отбывают. Когда мы выразили шейху свое недовольство, он ответил, что выполнил уговор в точности: прождал три дня, как мы и уславливались. Я решил, что он нагло лжет, желая скрыть свое низкое намерение бросить нас. Мистер Трелони подумал то же самое, как выяснилось позже, когда мы обменялись мнениями на сей счет. И только по прибытии в Каир мы обнаружили, что шейх говорил чистую правду. Во второй раз мы вошли в гробницу третьего ноября тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года – у нас были все основания запомнить эту дату.
По нашим подсчетам, целых три дня напрочь выпали из нашей памяти – из нашей жизни! – пока мы, объятые ужасом и изумлением, стояли в той обители смерти. Так приходится ли удивляться, что мертвая царица Тера и все с ней связанное вызывали у нас суеверный страх? Ужели странно, что страх этот и поныне живет в нас вместе с ощущением некой таинственной силы, воздействующей на нас извне и недоступной нашему пониманию? Будет ли удивительно, если это чувство не оставит нас и в могиле, куда мы сойдем в свой час? Хотя еще неизвестно, суждено ли нам, ограбившим мертвую, упокоиться в могиле!
Мистер Корбек ненадолго умолк, а потом продолжил:
– Мы благополучно добрались до Каира, а оттуда до Александрии, где собирались сесть на корабль компании «Мессажери», шедший в Марсель, а из Марселя прямым путем направиться в Лондон. Но «мы счастья ждем, а на порог валит беда»[3]. В Александрии мистера Трелони ждала телеграмма, сообщавшая, что миссис Трелони умерла родами, произведя на свет дочь.
Мой товарищ, убитый горем, в тот же день уехал Восточным экспрессом, и мне пришлось одному везти наше сокровище в его осиротевший дом. До Лондона я добрался без приключений – сама судьба, казалось, помогала нам. К тому времени, когда я явился в тот дом, похороны и заупокойные службы давно уже завершились. Младенца отдали на попечение кормилицы, а мистер Трелони оправился от потрясения, вызванного внезапной потерей, настолько, что вернулся к работе и тем самым начал собирать воедино осколки своей жизни. То, что он пережил ужасное потрясение, было очевидно: в черных его волосах появилась седина, а лицо с резкими чертами навсегда посуровело и окаменело. С тех пор как мистер Трелони получил в александрийской пароходной конторе телеграмму со страшным известием, я ни разу не видел, чтобы он счастливо улыбался.
В таких обстоятельствах работа – лучшее лекарство, и он с головой ушел в работу. Странная трагедия утраты и одновременно обретения (ведь со смертью матери на свет появилось дитя) произошла как раз тогда, когда мы – в состоянии, подобном трансу, – стояли в усыпальнице Теры. Казалось, мистер Трелони каким-то образом связал постигшее его несчастье со своими занятиями египтологией, а особенно с тайнами, окружавшими мертвую царицу. Он очень мало рассказывал мне о дочери, но я ясно видел, что в нем борются два чувства: с одной стороны, он любил, почти боготворил свою дочь, а с другой – не мог забыть, что ее рождение стоило жизни ее матери. Кроме того, его отцовское сердце явно тяготило что-то еще, хотя он никогда не говорил мне, что именно. Впрочем, однажды, в редкую минуту откровенности, он сказал: «Маргарет совсем непохожа на свою мать, но чертами и цветом кожи поразительно напоминает царицу Теру, какой она изображена на рисунках».
В другой раз мистер Трелони сообщил мне, что отдал дочь на воспитание добрым людям, которые позаботятся о ней лучше, чем смог бы он; что она, пока не повзрослеет, должна получать от жизни все простые радости, какие получает любая девочка, и так для нее лучше. Я часто расспрашивал его о ней, но он всегда отвечал скупо, а потом как-то раз сказал:
«У меня есть причины не говорить ничего сверх необходимого. Когда-нибудь вы все узнаете – и поймете!»
И я, уважая право своего товарища на молчание, никогда больше не заводил с ним разговоров о дочери. Впервые я увидел мисс Трелони только сейчас, в вашем присутствии.