Диктатура пролетариата

Пролетариатом называется огромный слой человеческого общества, не имеющий иных средств существования, кроме своего труда.

Диктатурой называется государственная власть отдельного лица, которому народ, доведенный до отчаяния отсутствием правительства и неспособный к самоуправлению, поручил или позволил определить политический строй страны и стоять во главе ее управления, раз такое лицо обладает необходимой волей и сознанием, чтобы пользоваться своей властью вплоть до полного подавления всякой враждебной ему точки зрения. В настоящее время этим термином определяется власть олигархии, образованной энергичным меньшинством политических доктринеров. Если доктрина признает, что диктатура должна стоять на пролетарской точке зрения и что класс собственников (людей, живущих собственностью, а не трудом) должен быть лишен прав, экспроприирован и фактически уничтожен (путем ли убеждения или массового избиения), то мы называем такую олигархию, или позволяем ей называть себя «диктатурой пролетариата».

Так как в современных промышленных государствах пролетариат неизбежно составляет подавляющее большинство населения и потому может быть принуждаем только самим собой, то ничто не сможет долгое время стоять между ним и такой диктатурой, кроме его собственного отказа ее поддерживать. Пролетариат угнетают не потому, что его угнетатели презирают его и не доверяют ему, а потому, что он не оценивает и не доверяет своим собственным силам.

Пролетариат не только не считает ворами людей, которые его грабят, но даже уважает их и облекает их привилегиями, как людей, особо почтенных, которых он сам со спокойной совестью ограбил бы, если бы они обменялись положением. Когда он обрушивается на самого себя и избивает себя массами, стирая с лица земли свои собственные города, разрушая свои собственные храмы, взрывая своих собственных детей или обрекая миллионы их на голодную смерть, он поступает так не потому, что дипломаты и генералы имеют сами по себе какую-либо власть заставить его совершать эти ужасы, а потому, что он не только не считает это самоубийством, но думает, что поступает геройски и патриотично. Он повинуется своим правителям и заставляет недовольных подчиняться им, потому что совесть у него ничем не отличается от совести правителей.

Пока такое внутреннее сродство существует между пролетариатом и его правителями, никакое расширение свободы, а тем менее то, к которому стремится так называемая диктатура пролетариата, не приведет ни к каким переменам. Всеобщее избирательное право сделает всякую перемену невозможной. Революционные изменения совершаются обыкновенно самодержцами. Петр Великий ужасный негодяй по существу, который был бы безжалостно уничтожен, если бы он был рабочим или крестьянином, оказался в состоянии произвести радикальные перемены в русских условиях. Кромвель с мечом в руках превратил английское королевство в республику после того, как вышвырнул на улицу своих парламентских противников, – прием, который спустя два столетия позаимствовал у него Бисмарк. Ришелье превратил могущественных феодальных баронов старой Франции в простых придворных лакеев, не спрашивая совета у пролетариата. Современный демократический избиратель лишил бы власти их всех трех и заменил бы их людьми, которые, даже если бы хотели того, не посмели бы и заикнуться о каком-либо существенном изменении установленного социального порядка.

Революционное происхождение Наполеона заставляло его бояться больше французского народа, чем армий старого режима. Есть большая доля правды в утверждении французских синдикалистов, что обездоленные слои народа могли легче добиваться улучшения своего положения при старом автократическом строе, когда они вмешивались в политику лишь в виде бунтующей толпы, чем при современном демократическом парламентарном, когда они принимают участие в политической жизни страны в качестве избирателей, голосуя, по большей части, не за то, что следует.

Поэтому истинную диктатуру пролетариата нельзя защищать как режим, ведущий к лучшим результатам, чем современная диктатура собственников. Диктатура пролетариата может повести и к худшим результатам. В некоторых отношениях так, несомненно, и будет на первых порах. Пролетарскую диктатуру защищают потому, что некоторые изменения, которых добиваются социалисты, не могут быть осуществлены при господстве собственников-капиталистов, и не могут быть закреплены, пока пролетариат не займет прочно господствующего положения. Мы имеем, с одной стороны, страх, что пролетариат, добившись власти, вконец расстроит хозяйство страны и вызовет реакцию в виде олигархии или наполеонизма, а с другой – уверенность, что капитализм неизбежно разрушит цивилизацию, как это неоднократно случалось в прошлом, если он не будет принужден уступить дороги коммунизму.

По существу это вопрос совести. Пока рядовой англичанин считает очевидным не то, что он имеет естественное право на жизнь, свободу и счастье, а то, что лорд Керзон есть высшее существо, а Ленин – грязный мерзавец и не джентльмен, – пока обыкновенный британский суд присяжных выносит оправдательные приговоры тюремной администрации, явно убившей сознательного противника существующего строя насильственным введением пищи в его легкие, под предлогом искусственного питания, – до тех пор политическая власть пролетариата, достанется ли она ему, как добыча в революционной борьбе, или будет брошена ему его господами, как ловкий ход в парламентской игре, ничего не изменит в существующей системе, кроме разве уничтожения тех немногих гарантий против тирании, которые были добыты в прошлом энергичным меньшинством.

Из этого следует, что задача проповедников социализма, называют ли они себя рабочими лидерами, социалистами, коммунистами или большевиками, заключается в создании социалистической совести. (Задача капиталистов и империалистов гораздо легче: она заключается в том, чтобы спекулировать на уже существующих убеждениях и только питать их соответствующим воспитанием детей в детских и школах, а взрослых – в речах и газетах.) А когда эта задача будет исполнена, останется еще очень тяжелая задача выработки новых начал общественного строя, соответствующих новой этике и новым убеждениям. Ибо между управлением старым паровозом (а правительство по существу представляет собою паровоз) и изобретением и постройкой аэроплана – целая пропасть. И такая же пропасть лежит между управлением существующей капиталистической системой и изобретением, созданием и управлением политическим, юридическим и промышленным аппаратом социалистической системы. Пока это не будет достигнуто, никакое проникновение в парламент, или даже в кабинет министров, рабочих лидеров, социалистов, коммунистов или большевиков не сможет установить социализм или уничтожить капитализм. Г. Хендерсон и г. Клайнс могут быть такими же противниками капитализма, как Троцкий и Ленин, но они так же мало могут заставить нашу политическую машину произвести социализм, как заставить швейную машину приготовить яичницу. Машина была создана не для этой цели, и те, кто работают на ней, работают на капиталистической машине, которая ничего не может произвести кроме капитализма, хотя бы они и стояли за лучшую заработную плату и лучшее обращение с рабочими, и даже, быть может, добились бы этого.

Представление, будто мы имеем в британской конституции удивительный инструмент, бесконечно приспособляющийся ко всякому изменению настроения британского народа – только простой самообман. Вы с таким же успехом могли бы сказать, что феодальная система могла бы приспособляться к малейшим изменениям настроений манчестерской хлопковой биржи.

Что значит в сущности создать новый общественный строй? Это значит изменить условия жизни людей в обществе. Если при этом изменяются отношения между правящим и управляемыми классами, то мы называем такое изменение – революцией. Проповедники такого переворота должны, в случае успеха, взять на себя управление страной, или уступить свое место людям, которые захотят и сумеют это сделать. Новым правителям придется взять на себя такую ответственность, от которой простые смертные отшатнулись бы с отвращением и ужасом. Им придется не только, подобно всем правителям, отдавать приказы об убийстве себе подобных за совершение преступлений, но им придется заново определить, какие именно преступления будут караться смертью. Им придется следить за тем, чтобы в каждой школе внушались такие идеи, которые могли бы примирить совесть подвластных им чиновников с исполнением подобных жестоких приказов. Вот почему реформаторы так отчаянно цепляются за постепенность изменения существующих систем, предпочитая ее революционным переменам. Очень легко подписать смертный приговор или приказать войскам стрелять в толпу, когда это не выходит из рамок давно установленной рутины, не вызывающей никаких сомнений, сложившейся вне воли исполнителя, и за которую исполнитель не несет личной ответственности. Но взять человека и убить его за то, что раньше никогда не влекло за собой смертной казни, но, более того, за что людей чтили и боготворили, или стрелять в массу людей, отстаивающих права, которые в течение столетий считались самыми священными гарантиями народной свободы, – это – отступление от установленного порядка, требующие стальных нервов и фанатических убеждений! И, действительно, подобное явление не может войти в обиход нового общественного строя, пока общественное сознание не станет считать преступным то, чем раньше восхищалось.

Есть несколько областей, в которых введение социализма потребовало бы такого революционного изменения нашей конституции; но мне приходится говорить только об одном основном изменении, которое повлечет за собой все остальное. Это – безжалостное истребление паразитической праздности. Принудительный труд, со смертной казнью, как высшей мерой наказания для ослушников, является краеугольным камнем социализма. Формула: «Нетрудящийся – да не ест», в настоящее время читается: «Если у человека нет денег, чтобы купить пищу, – пусть он умирает с голоду». Социалистическое государство заставило бы миллионера работать, не взирая на его деньги, точно так же, как наши недавние военные трибуналы заставляли его сражаться. Чтобы выяснить это положение вполне, мы должны углубиться в общую мораль социализма, которая, подобна всякой общей морали, должна быть основана на религии; то есть на общей вере, связывающей воедино всех людей инстинктивным приятием основного догмата. Догмат этот заключается в сознании того, что мы во что бы то ни стало должны не только поддерживать свое существование, но и увеличивать нашу силу и знание, несмотря на положение (высказываемое любым рационалистом), что игра не стоит свеч, поскольку она не дает выгоды отдельному индивидууму.

Какова же в конечном счете общая мораль социализма? Начнем с непреложных фактов, на которых она основана. С момента зачатия ребенок начинает эксплуатировать свою мать и косвенно то общество, которое кормит его мать (эксплуатировать людей значит жить паразитически на их счет). Для существования общества совершенно необходимо, чтобы подобная эксплуатация не только допускалась, но и поощрялась путем оказания возможно щедрой поддержки ребенку. Ребенка приходится несколько лет кормить, одевать, снабжать помещением, лечить, воспитывать и так далее в кредит. К тому моменту, когда ребенок окажется в состоянии производительно трудиться и будет в долгу за все, что он потребил с момента зачатия, – социалистическое государство предъявит ему соответствующий счет. Ему придется, следовательно, не только поддерживать себя производительным трудом, но работать также для погашения своего долга. Но и старость влечет за собой долг обществу, подобно младенчеству, и об уплате этого долга следует позаботиться заранее. Поэтому производитель в период своей трудоспособности должен уплатить долг своих младенческих лет, поддержать свое существование и озаботиться накоплением средств на то время, когда он потеряет трудоспособность, или же, когда общество сочтет возможным освободить его от труда.