Письмо в редакцию

Народ. 1906. № 1. 2 апреля. С. 4. Подпись: Проезжий.

⁴⁴⁷ Голод 1905–1906 поразил 22 губернии Российской империи, особенно пострадали Воронежская, Тамбовская и Орловская, положение в них правительство признало критическим.

История нашей газеты

Стойте в свободе! 1906. Вып. 1 (подзаголовок «Ходите в свете»). 9 июля. Без подписи.

28 июня Ельчанинов писал Глинке: «Нас разогнали из Тифлиса, чему мы, пожалуй, были и рады, т. к. представляется возможность поставить газету здесь. Вал. П. с восторгом отнёсся к этой идее, Флоренский тоже, словом газета идёт и 8-го будет первый номер. Мы очень просим вас устроить всё возможное для распространения газеты в Симбирске и губернии, там где можете. Сколько вам выслать? 100? 1000? <…> На первый раз печатаем 30 т. – хотя, по-моему, это мало». Здесь нет преувеличения. Участник ХББ Д. Д. Галанин сообщал тому же адресату 23 июля: «№ 2 разошёлся с большим эффектом, есть ещё требования, на кот. не хватает экземпляров. Печатали 30 т. Очень досадна эта задержка, т. к. она много повредит увеличению тиража тысяч этак до 60–70»; а ещё через месяц: «У нас приобретается всё большая издательская ловкость и связи, на № 3 требований больше чем на 50 т.» (РГАЛИ. Ф. 142, оп. 1, ед. хр. 205, 220).

2 июля пребывавший на Кавказе Эрн писал Ельчанинову: «Я очень жалею, что я не с вами и не могу приложить и своих стараний к газете. <…> Я просил Валентина написать мне, когда по совести он считает нужным, чтобы я приехал в Москву. Спрашиваю теперь и тебя. <…> Я с вами душой, часто думаю о вас. Не пишу для газеты, потому что слишком велико расстояние» (ВГ. № 37). 9 июля продолжал: «“Стойте в свободе” мне очень понравилось. Статьи Валентина превосходны. Только меня неприятно поразил несколько нервный тон их. “Беседа с читателем” совсем не подходит. Сумбурно» (ВГ. № 43). 25 июля Булгаков сообщал Глинке: «С Валентином Павловичем мы сходимся в стихии “Стойте в свободе”, но по-прежнему и непримиримо расходимся в понимании задач журнала (что символизируется в вопросе о Мережковских).[110] Он настроен по-прежнему сектантски, и это очень тяжело, как-то тесно. Обсуждаем вопрос о съезде, разные проекты так и роятся. Прелестен Ельчанинов. Вообще всё-таки здесь завёртывается узел. <…> Ефимов платит, несколько увлечён успехом (действительно большим) “Стойте в свободе”» (ВГ. № 46).

5 июля Ельчанинов оповещал Флоренского: «Я пошлю тебе 100 экз. первого номера. Ты с ними поступай след. образом. Часть можешь раздать даром и разослать, что можешь, продай, очень будет хорошо, если штук 50 ты отдашь в тот книжный магазин, который предлагал тебе издать твой “Вопль” <…> Твоих статей очень ждём». Подтверждал 12 июля: «Выслали тебе 100 экз. на твоё полное распоряжение. <…> По поводу человека, которого ты хотел устроить при редакции, скажу, что мы сидим без денег и пока не можем ничего. Спасибо за Исаева: он очень пригодился; нашу литературу мы ему дали. Очень ждём статей»; и 17 июля: «Мы посылаем тебе, как ты просил 2-й номер, конечно, даром, если ты так хочешь. Только очень прошу тебя, дай сейчас же знать открыткой, что получил, т. к. и 2-й номер под запретом. <…> Ждём твоих статей. Газета идет хорошо, особенно в провинции. Печатаем 30 т.». Надежда на продолжение издания ещё сохранялась 21 июля: «Мы живы и здоровы (Валентин не совсем). Ждём ареста; но 3 № выпускаем всё же 31-го июля (пропустили неделю)», но исчезла к 3 августа: «№ 3 газеты не вышел и долго ещё не выйдет за полным недостатком редакторов. Приехал Володя Эрн» (Новый журнал. 2006. № 244).

Обстоятельства запрещения двух газет, выпущенных ХББ в Москве под общей шапкой издательства «Стойте в свободе!», описаны в статье А. А. Носова «К цензурной истории религиозно-общественной печати в России (1905–1906 гг.)» (ВФ. 1996. № 3).[111] Настоящий обзор документов, в т. ч. ранее не публиковавшихся (ЦИАМ. Ф. 16, оп. 95, д. 310;.Ф. 31, оп. 3, д. 514; Ф. 131, оп. 92, дд. 182–184; Ф. 142, оп. 17, д. 2022; ГАРФ. Ф. 63, оп. 26, д. 21, лл. 108 об., 123, 129–130; ОР РГБ. Ф. 348, к. 2, ед. хр. 47, 48), передаёт события гораздо полнее и обнажает причины распада ХББ.

Первый номер еженедельной газеты с подзаголовком «Ходите в свете» вышел 9 июля 1906, редактором-издателем значился Ельчанинов. В тот же день член МКДП статский советник Сергей Иванович Соколов[112] подал начальству доклад, где указывал, что это «почти от первой до последней строки крайне преступное революционное издание <…> нельзя не преследовать. Кощунственно опираясь и также кощунственно толкуя в революционных видах Евангелие, оно представляет собою кощунственный и революционно-боевой народный листок». Найдя в содержании газеты наличие состава преступления, цензор пытался конфисковать тираж (в соответствии со ст. 14 отд. VII Временных правил о повременной печати), но арест в типографии осуществлён не был, т. к. все экземпляры были полностью выпущены заказчику. 10 июля МКДП известил об этом прокурора МСП, просил привлечь редактора к судебной ответственности по ст. 73, 74 и 129 УУ и ст. 128 Улож. о наказаниях и ходатайствовал о немедленной приостановке дальнейшего издания газеты. 11 июля министр внутренних дел П. А. Столыпин потребовал от московского градоначальника немедленно принять самые решительные меры в отношении газеты и признал «совершенно недопустимым при наличности чрезвычайной охраны возможность её дальнейшего появления». 12 июля градоначальник ходатайствовал пред московским генерал-губернатором о совершенном прекращении издания («крайне вредное направление, особенно ярко выразившееся в статье “Со святыми упокой!”»), а тот 13 июля наложил подтверждающую резолюцию. 15 июля прокурор МОС получил распоряжение прокурора МСП «о производстве предварительного следствия по обвинению редактора газеты “Ходите в свете” А. В. Ельчанинова в преступлениях, предусмотренных 6 п. 129 ст. УУ, за напечатание статьи под заглавием “Что можно и что нельзя”, во второй части коей содержится возбуждение вражды между отдельными частями населения, и 1 п. 129 ст., за напечатание статьи под заглавием “Стойте в свободе”».

17 июля вышел № 1, вып. 2 газеты под названием «Духа не угашайте» (ред. – изд. – П. Ивашёва). Набор был произведён в типографии Мамонтова, а печать – в типографии Торгового дома Печковского и Буланже без всякого разрешения. Московский градоначальник ходатайствовал пред московским генерал-губернатором о приостановлении издания, распорядился тираж конфисковать и произвести обыск на снимаемой сообща Ивашёвой и Ельчаниновым квартире (Нащокинский пер., д. Яковлевой, кв. 16). В тот же вечер в их комнатах подполковником Дзерожинским было отобрано 352 экз., но арестовать тираж в типографии снова не удалось (выпущен накануне в час дня). 26 июля МСП определила издание газеты приостановить впредь до судебного приговора.

В прессе появились сообщения об уголовном преследовании редактора (в т. ч. утка об аресте), обыске и закрытии типографии (Свободная жизнь. 1906. № 2, 3. 18, 19 июля. С. 3; Русские ведомости. 1906. 1 августа. С. 4; Русское слово. 1906. 1 августа), а также собрании ХББ 30 июля, подтвердившем свои основные цели: «мирная борьба для достижения правды в людских отношениях; осуществление выборного начала при замещении епископов, священников и т. п.; осуществление среди верующих полного уничтожения частной собственности и перехода к общему владению землёй и орудиями производства; введение восьмичасового рабочего дня, государственного страхования рабочих, организацию рабочих в профессиональные союзы» (Свободная жизнь. 1906. № 11. 1 августа. С. 3); ораторы «призывали к мирной борьбе, к тому, чтобы обходиться без кровопролития и насилия. <…> Собрание постановило свято идти по стопам Христа» (Мельников Ф. Новое общество // Народная газета. 1906. 1 августа. № 176. С. 3).

12 августа началось следствие в отношении Ивашёвой, но 31 июля она выбыла из д. Яковлевой, не указав адреса, и только 7 ноября зарегистрировалась в д. Шер. Ельчанинов на повестки также не откликался, поскольку до ноября был в Тифлисе.

12 декабря на допросе Ельчанинов, отрекомендовавшийся как потомственный дворянин, 25 лет, студент филологического факультета ИМУ, окончивший Санкт-Петербургский университет, виновным себя не признал, написав в протоколе: «…революционно и Евангелие, призывающее людей к новой жизни, к преобразованию всего мира в Царствие Небесное. <…> В статье [“Со святыми упокой!”] не говорится о том, что мы призываем бороться средствами насилия и убийства», но «ясно говорится, что убийство – грех. Революцию же мы понимаем исключительно духовно, как считаем величайшею революцией христианство». По его мнению, идея статьи «Что можно и что нельзя» – «Христово учение ещё не принято соврем. культурой, настолько не принято, что за его точное исполненье грозят определёнными карами»; говоря об отступлении Церкви от христианского учения, «автор имеет в виду не только Россию, но и все страны».

Не признала себя виновной и допрошенная в тот же день Пелагея Александровна Ивашёва (27 лет, девица, окончила 5-ю Московскую женскую гимназию, имеет сына, живёт в д. Шер, домашняя наставница):[113] «…мы имеем в виду Евангельскую точку зрения в её применении к практической жизни и не понимаем, почему за приведение слов Христа газета была конфискована. Ведь Евангелие же и имеет в виду именно действительную жизнь, т. е. применение в этой жизни своих заветов, о чём только мы и говорили в нашей газете. <…> Убийство признаётся нами нехристианским деянием <…> Только напоминание о завете Христа – завете христианской любви друг к другу людей, имелось в виду при издании газеты, и только слова Христа “Не убий”, завещавшего людям жалеть друг друга, лежат в основе этой статьи. <…> Христова свобода – свобода от греха». Оба были отпущены под залоги по 150 руб., внесённые на следующий день.

На повторном допросе 22 января 1907 Ивашёва придерживалась той же позиции: газета «имела своей единственной целью проповедь Евангелия. Христос всех людей называл детьми Отца Небесного, почему же исключать слуг кесаревых из числа этих детей, не давая им принять участие в общей работе всех людей – в раскрытии тайн Царства Божия, в разрешении сокровенного смысла Его святых заветов?». В тот же день, предварительно оповестив Свенцицкого о вызове к следователю для допроса, она сообщала Эрну: «…была сегодня у присяжного поверенного. Он говорит, что это дополнительное обвинение, которое ко мне предъявляется, плохо тем, что оно предъявляется прокурором. Оно по 103 статье и грозит каторгой. Присяжный поверенный говорит, что он думает, что всё это можно будет свести к году крепости, причём на кассацию надеяться нечего, так как теперь приговоры Судебной палаты всегда подтверждаются» (ВГ. № 59).

8 февраля 1907 Эрн описал объяснение с Ивашёвой: «…оно назревало уже давно. Сложность и запутанность наших отношений с П. А. становилась с каждым днём всё мучительнее. П. А. сама захотела поговорить с Валентином Павловичем. Он с радостью отозвался на это её предложение, но поставил ей такое условие: чтобы при его разговоре с ней присутствовали я, Надя, Оля, и Чми.[114] Вал. считал это необходимым, потому что только при таких условиях разговор этот мог носить окончательный и исчерпывающий характер. Иначе П. А. могла бы свести его на один из тех обычных разговоров, которые она вела, кажется, со всеми, причём всем говорила разное. П. А. согласилась на это условие. Присутствие Нади было необходимо потому что, как только Надя приехала, П. А. сразу же посвятила её во всё, конечно в своём освещении, выставив себя жертвой, нами мучимой, и это сильно задело Надю. К нам она стала относиться с враждебностью. Для Чми это было необходимо для того, чтобы поставить последнюю точку на свои отношения.

Пришли мы все к П. А. как условились заранее, в среду вечером. Валентин спросивши предварительно, считает ли П. А. возможным, чтоб он говорил всё, без обиняков, и с такой резкостью с какой это им действительно переживается и, получивши от П. А. утвердительный ответ, стал говорить о том каковы наши, т. е. его и мои отношения к П. А., и почему мы к ней относимся именно так, а не иначе. Начал издалека и спокойно. Говорил, что с самого первого знакомства ощутил в её душе пустое место. Но никому об этом не говорил, до самого последнего времени, когда и другие стали замечать это же самое, как постепенно это пустое место стало расти и душа ее мертветь. Когда начинались её отношения с Чми – последние остатки жизни в ней погибли и теперь душа её темна, без проблеска, как какая-то чёрная, зловещая птица, омертвенная совсем, – что она подошла теперь к глухой стене, и её ничто теперь не может спасти, если она сама не покается и не начнёт новой жизни. Говоря это, Валентин всё с большей мукой произносил слова и такое страдание слышалось в его словах, что становилось жутко. П. А. на это каменным голосом и со сдержанной злобой сказала, что она не чувствует правды в его словах, что каяться ей не нужно и никакой новой жизни она начинать вовсе не хочет. Валентин вдруг зарыдал: “Она не чувствует, не чувствует, Господи!” Выбежал из комнаты, упал на постель – стал метаться в рыданиях. Мы все в страхе вскочили. Я стал молиться. Он прямо бился. Через несколько минут перестал, с усилием встал, шатаясь, пришёл опять в комнату, попросил снова всех сесть и стал уже говорить более резко и властно. Сказал между прочим, что П. А. всё может сделать. У ней нет внутренних сдержек. Она может украсть. П. А. с какою-то наглостью сказала: “Неправда!” Валентин тогда вскрикнул, как ужаленный: “Неправда? А Агаше Вы заплатили?” (П. А. брала из Об-ства 9 рублей в месяц Агаше и ничего ей не заплатила и Агаша позволила это сказать).