Он улыбнулся, отпил глоток вина, но ощущение внутреннего взаимопонимания между нами было утрачено.

— Вы правы, ко мне они не относятся. У меня есть другие занятия, и я не расстался е лыжами окончательно. Мужчина может испытывать себя различными способами. Это несчастье — когда человек ставит все на одну карту.

И все же именно так он и поступил, подумала я. Равно как и Стюарт. Я снова почувствовала себя растроганной, хотя совсем этого не желала. Скорее всего, Джулиан Мак-Кейб был моим врагом. Но как я могла считать его таковым? По какой-то смутной ассоциации мне припомнились мертвые деревья, заключенные в рамки окон Грейстоунза. Когда-то они пылали и корчились в объятиях пламени. Так и в душе Джулиана образовался лед там, где раньше горел огонь, и только ветер горных склонов раздувал тлевшие угольки. Странные вопросы возникали у меня в головке. Что будет, если он снова воспламенится? И какой отклик породит это в моей душе? У меня не было ответов на эти вопросы, я слишком плохо знала собственное сердце.

Я резко переменила тему разговора, возвращаясь к проблеме, которую считала для себя единственно важной.

— А как насчет того молодого человека, который сидит в тюрьме? Почему вы не проявляете к нему интереса? Я читала в газетах, что он заявляет о своей невиновности.

Улыбка исчезла с его лица.

— Вы все еще не удовлетворили своего любопытства, не так ли? Почему вы с таким интересом расспрашиваете об этом случае?

— Я о нем читала. — Мне в голову не приходило ничего, кроме этого жалкого лепета. — Стюарт Перриш показался мне привлекательным юношей, открытым и честным. Похоже на то, что он остро нуждается в помощи. И вот, хотя вы были его тренером и спонсором, вы даже не пытаетесь ему помочь. И это — несмотря на то, что верите в виновность своей дочери!

Джулиан допил остаток вина и со стуком поставил бокал на стол.

— Если вы допили свое вино, мы можем пойти посмотреть, как там Адрия.

Теперь он разговаривал со мной как с назойливой охотницей за сенсациями; я заслужила его явное неудовольствие. В моем бокале еще остался глоток вина, и я задумчиво взболтнула красную жидкость, не желая сдаваться.

— Просто больше всего на свете я ненавижу несправедливость, — заявила я. — Откуда вы знаете, где правда, если даже не поговорили с этим человеком?

Джулиан встал из-за стола, и мне пришлось последовать его примеру, оставив вино недопитым. Снова я зашла слишком далеко. Но выбора у меня не было. Пускай меня разоблачат, но я должна попытаться что-то сделать.

Следующий напряженный момент наступил, когда Джулиан помогал мне надевать парку; я нагнулась, медальон закачался, свесившись на цепочке, и рука Джулиана потянулась было к нему; я отступила на шаг, застегивая молнию, и он опустил руку, не сказав ни слова.

Мы направились к ледовому дворцу, Адрия ждала нас у входа в один из туннелей. Увидев нас, она побежала навстречу.

— Давай еще покатаемся, папа! Хотя бы один разочек.

Джулиан покачал головой, его лицо оставалось мрачным и отчужденным; энтузиазм Адрии тут же угас. Она почти испуганно взглянула на меня, и на ее лице появилось выражение такой же отчужденности, как и у ее отца. Мне захотелось вслух обвинить Джулиана в том, что это он дурно воздействует на дочь, заставляя ее расплачиваться за собственные душевные неурядицы. Но момент для этого был неподходящим. Я пошла к машине рядом с Адрией, пытаясь завести разговор о ледяных туннелях, но расшевелить ее мне не удалось.

Я чувствовала себя никчемной и беспомощной. Довольно долго я оставалась наедине с Джулианом, но очень плохо воспользовалась представившейся возможностью; даже не рассказала о том, как в меня швыряли камни. Вместо этого разозлила его и настроила против себя, чем косвенно навредила Адрии.

Когда они высадили меня у Сторожки. Я переложила лыжное снаряжение в свою машину. Мои изъявления благодарности Джулиану встречены холодно и сухо, мы даже не договорились о следующей лыжной прогулке. Войдя в Сторожку, я обнаружила, что мне уже пора приступать к исполнению своих обязанностей.

Клей сидел за столом в кабинете; он смотрел на меня так же холодно, как Джулиан.