— Меня это привлекает.

— Чем привлекает? Почему ты хочешь превратить себя в мученика, Гай?

Он промолчал.

Заходящее солнце неожиданно выкатилось из-за деревьев и сразу их ослепило. Гай прищурился и притенил глаза бровями, на одной из которых болел шрам, оставшийся после той самой ночи, — этот шрам будет всегда бросаться в глаза, подумал он. Носком ботинка он поддел камень, но не смог выковырять его из земли. Пусть себе думает, что штатная работа — продолжение его хандры после «Пальмиры». Пусть себе думает, что хочет.

— Прости меня, Гай, — сказала она.

— Простить? — он с удивлением посмотрел на нее.

Она подошла поближе.

— Прости. По-моему, я понимаю, в чем дело.

Он слушал ее, не вынимая рук из карманов.

— Что ты имеешь в виду?

После долгой паузы она ответила.

— Я думаю, все это, все твои тревоги после «Пальмиры», даже если ты сам не догадываешься об этом, восходят к Мириам.

Он решительно отвернулся.

— Нет. Ничего подобного!

В эти слова он вложил всю свою искренность, и тем не менее от них за милю разило ложью. Запустив пятерню в волосы, он пригладил их назад.

— Послушай, Гай, — тихо и отчетливо произнесла Анна, — может быть, ты не так сильно хочешь на мне жениться, как тебе кажется. Если ты считаешь, что дело отчасти в этом, так и скажи, мне с этим куда легче примириться, чем с мыслью о твоей штатной работе. Если хочешь повременить — пока что — или вообще разорвать помолвку, я это вынесу.

Она все для себя решила, и уже давно. В этой решимости он ощущал самую суть ее спокойствия. Он мог отказаться от нее сию же минуту. Боль разрыва вытеснит боль вины.

— Анна, ты скоро? — позвал отец с заднего крыльца. — Мне нужна мята!

— Минуточку, папа! — крикнула она в ответ. — Так что скажешь, Гай?

У него язык прилип к нёбу. Она солнце в моем черном лесу, так он подумал, но не смог вымолвить. Он только и сумел, что произнести: