Зал расхохотался. Впрочем, больше смеялись все-таки, пожалуй, над обер-лейтенантом с его бравой петушиной походкой после такого унижения.

А Слепченко, наблюдая за всем этим как бы откуда-то сверху, подумал: «А все же молодец этот русский! Любой нормальный мужик на его месте так же бы поступил».

– Я вас приветствую, миссис Сазерленд, на германской территории, – торжественно произнес штурмбанфюрер. – Разрешите представиться: фон Краузе… Знал, не стану скрывать, знал о вашем приезде. Уж простите – служба такая: обо всех все знать. Знаю и о том, что ваш супруг, лорд Сазерленд, лично знаком с самим фюрером, поэтому можете во всем рассчитывать на меня… Впрочем, друзьями вы здесь и без меня не обижены. – Он взглянул на Юрия: – Искренне завидую вам, господин де Круа. – А во взгляде его было: «Ну что она такого могла найти в этом очкастом, хромоногом штатском?»

– Благодарю вас, господин фон Краузе, – вежливо склонила голову Катя. – Что же касается моих друзей… я имею в виду Жоржа… – она взглянула на штурмбанфюрера просительно, – то я была бы вам искренне признательна, если бы вы…

Он не дал ей договорить и воскликнул:

– О, не продолжайте, не продолжайте! Я умею хранить тайны, это в некоторой мере тоже часть моей профессии. Так что будьте уверены, лорд Сазерленд…

– Ах, благодарю вас! – воскликнула она. – Видит Бог, вы настоящий рыцарь.

– Я бы показал вам Варшаву, но… – Он опять взглянул на Юрия. – У вас, я знаю, уже есть экскурсовод, так что не стану навязываться.

– Благодарю вас, господин фон Краузе. Надеюсь, еще увидимся.

– О, непременно, непременно увидимся, – улыбнулся штурмбанфюрер, и Юрию не понравились ни улыбка его, ни то, как он это произнес.

Когда они вышли на улицу, Юрий спросил:

– Ко мне в гостиницу?

– Нет, лучше ко мне. Меня как жену друга фюрера поселили, как говорят, в лучшем отеле Варшавы. К тому же это совсем недалеко.

Гостиница оказалась действительно великолепной, другой такой в нынешней полуразбитой и сильно обнищавшей Варшаве не было, а сохранила она свое первозданное великолепие благодаря тому, что постояльцы тут были особые, платившие даже не рейхсмарками, сильно упавшими в цене за время войны, а куда более жирными английскими фунтами или американскими долларами. Если бы не огромное красное полотно со свастикой и не такой же огромный портрет Гитлера на ее фасаде, то Юрий мог бы сказать, что более красивого здания в жизни не видел… Впрочем, московский «Националь» был тоже неплох, если бы тоже не был увешан черт-те чем.

При виде Кати некоторые мужчины даже приостанавливались, чтобы посмотреть ей вслед. Полячки тоже славились красотой, но за время войны их наряды успели пообтрепаться, да и озабоченность на их лицах – неотъемлемый признак злого времени – красоте никак не способствовала. Зато Катина шубка (нашли же такую где-то в запасниках ГРУ!) выглядела словно купленная вчера в самом модном магазине, а лицо Кати излучало лишь безмятежную влюбленность. И он, Юрий, тоже чувствовал себя влюбленным, как мальчишка, и в эти мгновения не помнил ни об опасном задании, ни о возвращении (если еще повезет) в холодную и ничуть не менее опасную Россию, ни о том, что над миром сейчас полыхает страшная война.

Когда поднимались по мраморной гостиничной лестнице, Катя сказала ему тихо:

– Я все внимательно осмотрела, прослушки в номере, по-моему, нет.

– Ее и не должно быть, – ответил он. – Прослушивать жену друга фюрера – это уж было бы слишком! Впрочем, все равно осторожность следует соблюдать.

– Какая уже теперь может быть осторожность?! – воскликнула она. – Я, замужняя леди, британская леди, примчалась к своему любовнику, это все видели. Да я уже скомпрометирована дальше некуда! – И кокетливо улыбнулась ему: – Вы должны это оценить, граф.

Они вошли в ее номер, гигантский, с высоченными потолками, с мебелью в стиле «ампир».